СЕГОДНЯ  НАМИ АКТИВНО РУЛИТ ПРОПАГАНДА

Автор: Георгий Почепцов

Чем сильнее кризис, тем мощнее и пропаганда. Война — это всегда кризис и потому всегда пропаганда. Информации становится больше, но она вся делается по одним лекалам, как бы специально затрудняющим понимание реальности.

Детские стихи советского времени «Мамы разные нужны. Мамы всякие важны» требует трансформации в «Арестовичи разные нужны. Арестовичи всякие важны» для спокойствия населения. 

Пропаганда сегодня стала достаточно распространенным понятием. Читающие люди могут найти множество примеров, которые разбирают специалисты, углубляясь в более подробный взгляд на этот феномен. И иронически можно сказать, что нет предела глубине этого познания, таким распространенным в сегодняшней действительности оказалась пропаганда. Советская пропаганда как отец-мать сегодняшней все же была менее разветвленной, менее личностной и проницающей во все. Советский человек мог при определенных усилиях от нее отвлечься и следить просто за содержанием: от газетной новости до спектакля. Виртуальная составляющая присутствовала в информационной или физической реальности, но все же, но все же… Критикуя советскую пропаганду, никто не мог подумать, что через много десятилетий она вернется такой возмужавшей и всепроникающей. Теперь от нее еще сложнее увернуться, поскольку она стала более личностно ориентированной, более эмоциональной. Массовая пропаганда учитывает теперь личностные предпочтения, а эмоциональность убивает наповал.

Сегодняшняя пропаганда войны жаждет своей победы, хотя советская пропаганда всегда подчеркивала, что мы за мир. А сегодня надо доказывать парадоксальное, что мы за мир, но военными методами. И эта странность, и парадоксальность натолкнулась на то, что даже сторонники войны начинают чесать голову и думать, что не так в этой борьбе за мир, что все становится хуже и хуже.

Чем жестче идет война за мир, тем сильнее становится заметной неадекватность ее причин, заявленных Россией. Денацификация и демилитаризация взяты с очень высокого потолка. Вот два примера более трезвых оценок работы российских пропагандистов, сделанные самими пророссийскими пропагандистами, хотя и не из первых рядов.

Д. Денисов, например, замечает: «Через год есть ощущение, что изначально информационной и смысловой составляющей СВО занимались люди, которые Украину не знают. Это нанесло колоссальный ущерб. Например, заявили о двух ключевых целях. Одна из них – денацификация Украины. Это следовало расшифровать и донести до местного населения именно как демократизацию Украины. То есть, Украина должна стать государством, в рамках которого соблюдаются права и свободы человека в традиционном понимании любого демократического государства. Защищались бы права языковых групп, Церкви, национальных меньшинств на образование, знание своей культуры и т.п. У нас же денацификацию свели с очищения Украины от нацистов, неонацистов, правых элементов. Взяли за пример опыт Австрии после Второй Мировой. Социология показывает – в подавляющем большинстве граждане и жители Украины не считают, что они исповедуют идеологию нацистов. И когда мы на протяжении года их уверяем в том, что они являются неонацистами, это колоссальное количество людей отвернуло от России и всего русского» ([1], см. о нем [2]).

Цели были ложны для Украины, но, вероятно, они хорошо смотрелись в Кремле, подводя действия России под войну 41-45 гг., то есть цель, понятную для рособывателя, поскольку рванувшая сразу же за рубеж масса «лидеров мнения» моментально поняла, что настал новый этап потери демократии в стране. То есть цикл повторяется: от иноагентов до эмиграции за рубеж…

Демократия — это право на то, что твой голос будет не просто услышан, а учтен, в том числе и на президентских выборах, а когда выборы становятся формальностью, то это никого не радует. Сегодня он услышан и учтен только теми, кто отвечает за раздачу почетных званий иноагентов… Если Брежнев правил 18 лет, а Хрущев — 11, то все видели, к чему эта несменяемость привела страну. Путин правит с 2000 г., лишь пропустив на 4 года Медведева, в результате перегнав даже Брежнева, оставшегося в памяти народной уже дряхлым стариком.

Р. Райнекин, отталкиваясь от этих рассуждений Д. Давыдова, продолжает: «Если украинцы существуют как факт реальности, как следствие долгого исторического процесса, шедшего больше ста лет, то какой важный политический вывод следует из этого факта? А вот какой: попытка заполнить идеологический вакуум в целеполагании СВО борьбой с украинством, с украинским языком и идентичностью, желанием отменить украинцев и загнать обратно в тюбик выдавленную оттуда историей пасту – дело заведомо проигрышное и обреченное. Такое же обреченное, как и попытки убедить реально существующих украинцев в том, что их не существует или что они должны считать себя русскими. Мир не знает ни одного примера успешной реассимиляции больших масс людей с уже оформившейся национальной идентичностью. Евреи не в счет – они веками жили обособленными общинами в гетто и, даже будучи в рассеянии, спаивались воедино религией иудаизма, регламентирующей все аспекты еврейского бытия. И нет большего бреда, чем проскакивающие у тех или иных ЛОМов утверждения, что, дескать, войди завтра российская армия в Киев, послезавтра киевляне начнут считать себя русскими. Нет, не начнут. В самом лучшем случае, при правильно поставленной информационной работе, они станут лояльными гражданами РФ. И то – далеко не все. Но даже лояльная часть населения не перестанет быть украинцами. Просто украинцев в РФ станет на столько-то миллионов больше» [3].

Еще одной псевдотеорией стал рассказ о том, что украинцев как бы нет и не было, их придумали враги — то ли австрийцы, то ли немцы в своих генштабах. Хорошо хоть не копнули до князя Владимира… Можно назвать это чисто политологической версией, в которой нет ни исторической, ни лингвистической правды о якобы придуманном языке и народе. Но для пропаганды следование истине не является главной целью.

 За всем придуманными аргументами за войну нет и не может быть научных оснований. Но вот статья из еще «довоенной» Комсомолки 2017 года по поводу генетических исследований, прямо и косвенно отвечающая на подобные обвинения очень и очень объективно. Проведенный генетический анализ россиян показал такое: «Исследование дало сенсационные результаты: выяснилось, что современные россияне являются коренными русскими только на 16,2 процентов! Мы унаследовали фрагменты генома в общей сложности 36 этнических групп. Наибольший вклад в наш генетический багаж внесли украинцы и белорусы (19,2 %), финны (13,1 %) и венгры (6,3 %). Как же теперь строить русский мир, когда русского в нас кот наплакал?» [4].

И тут же ответ на справедливо возникающий вопрос «Чем объяснить, что белорусский и украинский след в нашем генетическом багаже оказался более весомым, чем вклад этнических групп из Центральной России — 19,2% против 16,2?».

Генеральный директор компании Genotek В. Ильинский отвечает на это так: «Тут может быть несколько объяснений. Одно заключается в том, что территории современной Центральной России исторически были частью единого образования, которое называлось Киевская Русь. Неудивительно, что жители России имеют большое генетическое сходство с жителями современной Украины и Белоруссии. Но я бы скорее говорил о том, что есть одна очень большая популяция, которая состоит из жителей России, Украины и Белоруссии. Эти люди, конечно, имеют какие-то этнические различия, но они в целом не такие большие, как между другими этносами. Поэтому я бы не преувеличивал степень этих отличий» (там же).

Как видим, пропаганда не просто упрощает, а даже вводит активно противоположные правде истины. Но они нужны политикам, поэтому ложь получает нужное распространение. Пропаганда распространяет эту «истину» все дальше и дальше. Массовая передача лжи постепенно делает из нее правду.

С другой стороны, «чужое» чувствуется сразу — всякое зло пропагандисты улавливают по его корням, которые обязательно должны идти или из-за рубежа, или из прошлого. В последнем случае это позволяет пройтись катком даже по существующим музеям.

В. Багдасарян «громит» привычный сегодняшний объект — Ельцин-центр, который давно стал раздражающим фактором для условных «патриотов». Вроде и о президенте России, но явно не о том. Вроде благословил на царство нынешнего, но это уже давно было.

По этим причинам приходится громить то, что вроде и не подлежит разгрому — свободу. Но и для нее находятся «добрые» слова: «Завершается экспозиция «Ельцин-центра» третьим разделом – залом Свободы. Обретение свободы во всех сферах преподносится как итог деятельности Ельцина и целевой ориентир создателей экспозиции. Большими буквами высвечиваются в зале пять сфер свободы – свобода совести и вероисповедания, свобода мысли и слова, свобода собраний и объединений, свобода передвижения, свобода предпринимательства. Свобода понимается, таким образом, в определённом ракурсе в её либеральной версии как liberty. Как из общего замысла экспозиции, так и из контента зала определённо следует идеологическая ангажированность «Ельцин-центра», использование его как института пропаганды идеологии либерализма» [5].

Кстати, это уже привычный негатив, который находят для Ельцина. Очень жестко говорят о роли Ельцина и другие, например, А. Фурсов: «Исходно 12 июня был «днем независимости» Ельцина от Горбачева, и, на самом деле, мы до сих пор отмечаем личный праздник Ельцина. Потому что какая может быть независимость России? От кого независимость – от Советского Союза, интегральным элементом которой была Россия? В этом отношении сам этот праздник искусственный, более того, я считаю, что как праздник он не состоялся, и люди прекрасно помнят, что такое распад Советского Союза, который наш нынешний президент назвал самой большой геополитической катастрофой 20 века – и что же мы? Празднуем катастрофу, выходит? Ельцин, как и Горбачев, — один из самых отвратительных персонажей русской истории. В народном сознании уже давно все расставлено по местам. Семибоярщина в начале XVII века — предатели, Горбачев и Ельцин займут свое место в списке первейших предателей русских и русской истории. Победа Ельцина была одной из финальных трагедий, конвульсий Советского Союза, поскольку его развал — это дело, помимо всего прочего, ельцинской команды. Я надеюсь, что в учебниках негативная оценка Ельцина появится раньше, чем через несколько десятилетий. Но повторяю, в народной памяти Ельцин останется, безусловно, предателем и алкоголиком, как оно и было» [6].

Пантеоны, настоящие и условные, лучше не разрушать, поскольку они на самом деле представляют фундамент построенного государства. Так недолго добраться и до дня сегодняшнего.

Мы все находимся под «обаянием» слова, мы верим всему, что слышим, пока у нас не появятся сомнения. И только тогда наша вера в прочитанное печатное слово может приостановить свою силу.

Хорошо сформулированные слова побеждают правду. Над ними и работают пропагандисты. Они работают не просто так. Трансформируя информационное и виртуальное пространства, они легитимизируют изменения в пространстве физическом. В данном случае открывая путь войск на чужую территорию, что всегда именовалось агрессией. Правда, иногда оно начинает именоваться «освобождением», а война — «специальной военной операцией».

С. Пинкер так пишет о роли слов для нашего мышления: «В суете нашего бытового и политического общения люди воспринимают то, что слова определяют мысли, как само собой разумеющееся. Вдохновленные оруэлловским эссе «Политики и английский язык», ученые мужи обвиняют правительства в том, что те манипулируют нашим сознанием, употребляя эвфемизмы типа «умиротворение» (бомбардировка), «оптимизация доходов» (налоги) или «наведение конституционного порядка» (обстрелы)» [7].

Пропаганда — мастерица по переводу слов в нужные формы, когда сказанное начинает жить отдельно от реальности, которую вроде бы описывает. Однако пропагандистская реальность оказывается шаткой конструкцией, когда за ее правильностью перестают следить спецслужбы. 

Сам Оруэлл писал в этой статье: «В наше время политическая речь и письмо в большой своей части — оправдание того, чему нет оправдания. Продление британской власти над Индией, русские чистки и депортации, атомную бомбардировку Японии, конечно, можно оправдать, но только доводами, непереносимо жестокими для большинства людей, — и к тому же они несовместимы с официальными целями политических партий. Поэтому политический язык должен состоять по большей части из эвфемизмов, тавтологий и всяческих расплывчатостей и туманностей. Беззащитные деревни бомбят, жителей выгоняют в чистое поле, скот расстреливают из пулеметов, дома сжигают: это называется миротворчеством. Крестьян миллионами сгоняют с земли и гонят по дорогам только с тем скарбом, какой они могут унести на себе: это называется перемещением населения или уточнением границ. Людей без суда годами держат в тюрьме, убивают пулей в затылок или отправляют умирать от цинги в арктических лагерях: это называется устранением ненадежных элементов. Такая фразеология нужна, когда ты хочешь называть вещи, но не хочешь их себе представить» [8].

Оруэлл предлагает даже следующий набор вполне конкретных правил: «Никогда не пользоваться метафорой, сравнением или иной фигурой речи, если они часто попадались в печати. Никогда не употреблять длинного слова, если можно обойтись коротким. Если слово можно убрать — убрать его. Никогда не употреблять иностранного выражения, научного слова или жаргонного слова, если можно найти повседневный английский эквивалент. Лучше нарушить любое из этих правил, чем написать заведомую дичь» (там же).

Бедный Оруэлл, он никогда не думал, что пропаганда может стать еще изощренней…

В свое время было предложено понятие умной силы как объединения сил мягкой и жесткой, то есть очередной вариант управления массовым поведением [9]. Он как бы придает меньшее значение жесткой силе, но она всегда присутствует. Примером этого подхода может быть, вероятно, Крым-2014 с «зелеными человечками». То есть пропаганда в объединении с автоматом гораздо эффективнее любого говорения.

Многие аналитики отмечают определенную потерю сложности нашего мира, отталкиваясь от того, что упрощается сам человек. Частично это, вероятно, можно объяснить тем, что наше образование теперь стремится к распространению конкретных навыков, которые будут востребованы в практической работе.

А. Фурсов говорит о потере сложности так: «У меня создаётся впечатление, что нынешний человеческий материал (социо-биоматериал), сформировавшийся за последние 25 лет, не способен творчески использовать достижения советского периода в их сложном виде, только при предварительной примитивизации их. Поэтому целый ряд ошибок политиков, экономистов, аналитиков связан не только с непрофессионализмом, но и с более серьёзными причинами цивилизационного (социо– и культурантропологического) порядка. И как же им не быть связанными, если вспомнить «методологический подход» к образованию РФ, сформулированный А.А. Фурсенко, который порок советской школы усмотрел в том, что она готовила человека-творца, тогда как задачу школы РФ он видел в подготовке квалифицированного потребителя, способного пользоваться плодами чужого труда. Иными словами, речь о примитиве, которому «властелины сложного мира» швырнут «кость» со своего стола. Проблема, однако, в том, что пассивный потребитель способен потреблять только примитивное, и рано или поздно он деградирует, превращаясь в дуболома. А представим социальное (геополитическое, военное) столкновение «потребленцев», которых должна, по замыслу экс-министра, готовить школа, и «творцов»? Ясно ведь, на чьей стороне будет победа! Картина маслом: дуболомы Урфина Джюса терпят поражение вместе с вымуштровавшим их обердуболомом Ланом Пиротом» [10].

Все наши победы и поражения проходят перед глазами, а часто и с непосредственным участием масс. Мы писали об этом как о варианте онтологической войны, целью которой является смена картины мира населения (см. [11 — 13]). Это делает каждая революция, создавая впоследствии уже своих когнитивных творцов нового мира.

Когда рушатся социальные системы, рушатся и системы когнитивные. Мы начинаем говорить на разных языках. Часто это делается сознательно, чтобы отрезать массовое сознание от чужих информационных и виртуальных потоков.

Сближение коммуникаций и мышления одновременно создает опасности разного типа. Нельзя критиковать то, что ты сам провозглашаешь как истину в последней инстанции. Мы уже начинаем жить в новом мире, поэтому все остальное — вон с корабля современности…

Это не только ситуация после 1917 года, это ситуация и сегодняшнего дня. Противник не может быть ужасен, если мы с ним читаем те же книги, смотрим те же фильмы. Поэтому выглядит странной инициатива Д. Медведева распространять западную продукцию в России даже незаконно: «Мы это недавно обсуждали, что их нужно лишить части неимущественных прав, выражаясь юридическим языком, которые они имеют здесь. Если они ушли от нас, всякие «Нетфликсы» и прочие, значит, будем это все скачивать, будем пользоваться бесплатно. А я бы все это по Сети разбрасывал, для того чтобы причинить им максимальный урон. Максимальный урон, чтобы они обанкротились!» [14].

Такая же трагичность ситуации возникает и в случае науки: «Попытка уподобления или даже квазиуподобления противнику в борьбе с ним, означающая, помимо прочего, принятие его способа постановки и решения проблем, его социального и научно-концептуального языка, его ценностей, есть не что иное как игра с «троянским конем», который способен ослабить, разложить изнутри, взломать, разрушить, приютившую-применившую его систему, изменить ее, наконец. Принятие чужого системного языка уже само по себе есть акт духовно-интеллектуальной капитуляции, опускания глаз долу еще до битвы. Мягко-удушающее противостояние было рассчитано на демобилизацию общества, на его разложение, прежде всего, разложение верхушки и ее идеопрактической пропагандистской обслуги, которую всячески надо было поощрять в ее убеждении, что она – интеллигенция, находящаяся под гнетом «тоталитарного молоха», на то, чтобы оно перестало быть антикапиталистическим и русско-скифским. Этот «мягкий» проект и стал активно реализовываться с конца 1960-х годов» [15].

Сегодня Россия нарушила всю советскую аксиоматику, где на первом месте стояли две аксиомы — борьбы за мир и дружбы народов. Это при том, что именно она считается в мире преемником СССР, заняв его место в Совете Безопасности ООН, и опирается на его опыт. При этом бывшие советские республики, наоборот, как можно быстрее отделились от прошлого союза.

Современная российская литература и культура поставлены в условия, когда они должны поддерживать войну, чтобы не попасть в число врагов власти. Сложно поддерживать и не менее сложно не поддерживать, поскольку война противоречит сути культуры и литературы. Статус иноагента закрывает возможность выхода на аудиторию не только в плане политических коммуникаций, но и художественных. А. Наринская подчеркивает направленность на мир, а не на войну классической русской литературы: «У истоков русской литературы стоит история о напрасности войны и поражении войны, рассказанная в анонимном «Слове о полку Игореве».  Один из самых влиятельных ее текстов «Преступление и наказание» говорит о том, что никакая цель не оправдывает отъятия жизни, даже если жизнь кажется нам ничтожной. Еще более важный «Война и мир» показывает войну как бессмысленный хаос, в котором человеческая воля не решает вообще ничего. Проблема постсоветской российской интеллигенции состоит в том, что «советская травма», вызывающая отторжение идеологического взгляда на искусство, мешает людям участвовать в разговоре о том, как детали и идеи времени, когда эти книги были написаны, работают в современном контексте. В итоге русские классические тексты не получили никакого заметного и последовательного этического (в том числе постколониального) комментария» [16].

У войны много измерений. У пропаганды их не меньше. Но войны заканчиваются когда-то, а пропаганда — никогда.

Источник и литература

Поделиться:

Пов’язані записи

Почніть набирати текст зверху та натисніть "Enter" для пошуку. Натисніть ESC для відміни.

Повернутись вверх