Автор: Георгий Почепцов
Пропаганда все более становится вещью не только распространенной, но и домашней. Это оружие, которое, единожды проявившись, приходит в наш дом навсегда. По этой причине каждому следует стать тоже «вооруженным» в ответ. В ситуациях кризиса, а война — это всегда кризис, информация становится и оружием, и опасностью. Ею нападают и защищаются. Информационное пространство становится не менее важным, чем пространство физическое.
И в обычной жизни пропаганда не разрешает альтернатив, выделяя свой информационный поток как единственно правильный. В этом плане демократия является ее противоположностью, поскольку строится на альтернативных информационных потоках, по крайней мере, разрешает их. Еще одним отличием тоталитарной/авторитарной пропаганды является опора на физический инструментарий, находящийся в руках спецслужб, которые таким страшным образом избавляются от любой альтернативы. Арест как пример физического инструментария или признание иноагентом как пример виртуального инструментария активно тиражируются в медиа, становясь примером информационного инструментария воздействия на массовое сознание.
Мы строим новое настоящее, взрывая прошлое. Мы строим будущее, взрывая настоящее. Хорошие шаги в будущее строятся на отказе от настоящего. Поэтому движение вперед всегда натыкается на сложности. Массовое сознание всегда «запаздывает» оно живет в прошлом и прошлым. Там находятся мозги практически всех. Никакие свои привычки никто не хочет менять. Каждый день мы приходим на работу туда же, читаем те же сайты, разговариваем с теми же людьми. «Информационный пузырь» окружает нас не только в соцсетях, но и в жизни. Все живое выживает за счет старого опыта. Старый инструментарий всегда будут применять в новых ситуациях, пока он не придет в окончательную негодность. Революции — вынужденный процесс выживания при сломанном старом инструментарии.
Виртуальное — это литература и искусство, но туда же относится и пропаганда, поскольку она не относится к информационному, поскольку от него требуется более жесткое соответствие действительности. Это управление мозгами, когда людям предлагается увидеть мир не таким, как он есть, а каким он должен быть с точки зрения коммуникатора.
Советский Союз строил совершенно иное будущее, отличное от того, что было до 1917 года. По этой причине ему нужна была виртуальная картинка этого будущего, которого в реальности не было. И требовалось напряжение всех сил, чтобы его строить. «Мы наш, мы новый мир построим», — было лозунгом эпохи. Отсюда огромная роль советского кинематографа, позволившего несуществующее сделать видимым и близким.
Россия использует свое собственное напряжение всех сил, чтобы тоже противостоять всему миру, трактуемому как враждебному по отношению к ней. При этом вновь для системы противостояния берется весь старый советский опыт сталинской эпохи с его врагами народа и преувеличенной ролью спецслужб.
Пропаганда создает мир 2, подавая его массовому сознанию как мир 1, основной. Однако мир 2 носит во многом виртуальный характер, одновременно позволяя закрывать отклонения от него в реальности. В результате виртуальность побеждает реальность, поскольку пропаганда дает более яркую ее интерпретацию, используя для этого множество различных каналов воздействия.
Госпропаганда не имеет границ, поскольку все находится в руках у государства. А самое страшное для государства — это потеря власти. Поэтому государство занято всеми теми точками, где власть может от него ускользнуть даже на малый срок. Выборы в ответ на этот вызов становятся псевдовыборами. И война, развязанная в чужой стране, это тоже предвыборный проект.
Всю свою историю СССР серьезным образом опирался на виртуальный инструментарий — фильмы, кино, литературу. Все, что имело возможность массового потребления, несло в себе открытые и скрытые механизмы пропаганды. Общественные науки тоже становились описанием виртуальной действительности. Вся система описывает то, чего нет на самом деле. А те, кто вносят сомнение в эту картинку действительности, попадают под обаяние спецслужб.
В результате происходило наложение двух миров, в результате чего виртуальный мир во многих ситуациях выступал заменителем мира реального. В нем не могло быть исключений, все было выстроено по вводимым правилам. Реальная же жизнь состоит как из правил, так и исключений.
Интенсив пропаганды носит более яркий характер, поэтому она столь плодотворно работает в качестве такой замены. Это определенный информационный «грим», который накладывается на действительность. Однако тоталитарная пропаганда, как и авторитарная, дополнительно к этому своей эффективностью обязана и «деснице» спецслужб, которая блокирует любые отклонения от пропагандистского видения.
Чем сильнее «трудились» спецслужбы, тем веселее было на экране. Одно было призвано компенсировать другое. Кино было квази-жизнью, призванной заменить жизнь реальную. Кстати, сегодня в России в такой роли выступает телевизор, порождающий в политических ток-шоу аргументы в пользу властной интерпретации, которыми впоследствии пользуется массовое сознание. Все отмечают в определенной степени «цитатный» тип современных разговоров, поскольку используются введенные заранее телепропагандистами информационные блоки.
Массовое сознание представляет собой сложную систему, в рамках которой может зарождаться любая интерпретация действительности. Задачей пропаганды является продвижение нужных интерпретаций, которые должны становиться общими. Тем самым другие интерпретации, которые невыгодны для власти, вытесняются на периферию.
Сегодня накоплен большой опыт анализа пропагандистской действительности, поскольку во время войны хорошо виден ее искусственный характер. Люди компенсируют негативизм сложившейся ситуации позитивом, почерпнутым из пропагандистских потоков.
Пропаганда сильна тем, что заставляет видеть то, чего на самом деле нет. И такие отклонения от реальности перестают волновать массовое сознание. Пропаганда — это время расцвета не только героев и врагов, но и вождей.
Ф. Крашенинников выделяет такие характеристики функционирования пропаганды в современной России:
— «мало кто готов признаться себе в том, что он пал жертвой пропаганды. Российская пропаганда устроена гораздо умнее и хитрее, чем многим хотелось бы думать. Она строится не столько на требовании признать истиной то, что говорит Кремль, сколько на заманчивом предложении ничему не верить и во всем сомневаться. При таком подходе жертвой пропаганды выглядит как раз произносящий пафосные монологи и безусловно уверенной в своей правоте разоблачитель «кремлевской пропаганды». «И наши врут, и ваши врут, почему же я должен верить чужому вранью?» – вот на какой логике строится российская контпропаганда для умных, и она на самом деле работает. И чем настойчивее от принявшего такую позицию человека требуют перейти на точку зрения Украины и Запада, тем активнее он убеждается, что ему пытаются промыть мозг и заставить быть некритичным» [1].
И еще: «Один из важнейших компонентов путинской пропаганды – конспирология, то есть теория о заговорах, которые стоят за всеми явлениями окружающего мира. Человек, живущий в такой парадигме, легко готов поверить, что всемогущий и коварный Запад вполне может изготовлять самые качественные фейки для обмана россиян, а украинские власти (которые нацисты и марионетки Запада) столь циничны и коварны, что вполне способны и сами убивать своих же граждан для создания нужной картинки. И здесь на помощь приходит уже упоминавшийся тезис о том, что все вокруг врут. Россиянин вполне допускает, что российские власти способны подстроить что-то эдакое со своими гражданами и вообще на войне все методы хороши, так почему же они не могут подозревать в этом украинские власти? Пропаганда на это и намекает, постоянно подмигивая потребителю: ну да, мы и врём, и убиваем, но ведь и они ничуть не лучше – просто мы-то свои, а они – чужие. Поэтому кажущееся западной аудитории сверхубедительными фотографии и видеодоказательства в России убеждают только тех, кто изначально готов принять другую точку зрения» (там же).
Мир в принципе серьезным образом погружен в виртуальность. Сказки для детей и соцмедиа для взрослых порождают бесконечный рассказ о жизни за окном, предлагая для нее различные причинно-следственные связи. Но именно они важны для массового сознания, поскольку та или иная картинка действительности может меняться, а эти связи будут сохраняться, так как переносятся на новые типы объектов. Условно говоря, мы усваиваем инструментарий силы или инструментарий слабости, когда смотрим мультфильм или слушаем выступление президента. Все возрасты покорны не только любви, но и власти…
Медиа не умирают, когда они начинают говорить то, что нужно. Умирают, условно говоря, мозги, поскольку напрочь исчезает богатство интерпретаций действительности.
Н. Болтянская пишет о войне с альтернативным мнением: «С начала войны в России прекращена легальная деятельность медиа, занимавших позицию, отличающуюся от государственной. 24 февраля Роскомнадзор потребовал, чтобы при освещении войны в Украине журналисты использовали информацию и данные, полученные ими только из официальных российских источников. Многие из закрытых находят способ сохранять аудиторию, либо поменяв локацию (например, «Медуза» или «Дождь»), либо изменив форму контакта с ней. У «Эхо Москвы» отобрали частоту, на ней теперь вещает радио «Спутник» с Маргаритой Симоньян. «Эхо» продолжает работу в интернете. Огромное количество журналистов уехало» [2].
Журналисты стали «фокусниками», поскольку из любой реальной ситуации они должны выйти на правильные выводы. Сама ситуация не так важна, как выводы из нее. Именно они должны остаться в социальной памяти. Часто этих выводов, которых на самом деле нет, берут из опыта прошлых войн.
Люди должны чему-то верить. В данном случае «верить» значит присоединиться к чей-то точке зрения. И раз пропаганда более частотна, приходя, как в анекдоте советского времени, из каждого утюга, она будет иметь по определению большее число сторонников. Тем более верить в пропаганду безопаснее, чем верить «врагам» власти, именуемым в России «иноагентами». Кстати, и «вера» часто не имеет рационального обоснования, аргументы за нее находятся за пределами истинности/ложности транслируемых утверждений. Это почти как религия, когда ее «информацию» потребляют те, кто верит…
Социология показывает высокий уровень поддержки войны у россиян, особенно у тех, кого не касается мобилизация. Это связано с долгой историей: Украина всегда была в российских медиа отрицательным примером. Причем о ней так много всегда говорилось новостях, что часто звучало удивление у россиян: расскажите хоть что-то о России… Так что пропаганда была нацелена «против» уже достаточно давно. И плоды этой работы проявились сейчас.
Но не только это несет пропаганда в массовое сознание.
Смысл пропаганды вытекает из функционирования виртуального пространства, воспитывающего массового сознание с помощью литературы, искусства, кино.
Развлекательный модус дает возможность человеку примерить на себя доспехи героя. Мы живем чужой жизнью как своей собственной. Поэтому люди любят и литературу, и кино. Но пропаганда работает так, чтобы поместить на место героя сразу весь народ. Каждый захочет побывать героем, не вставая со своего кресла.
Интересные исследования книг о Гарри Поттере провел в свое время А. Гиржински. Он пишет о ней: «Я обнаружил эмпирические доказательства того, «Гарри Поттер» повлиял на политические ценности и перспективы поколения, которое повзрослело с этими книгами. Чтение их коррелирует с большим уровням принятия иных групп, высокой политической терпимости, меньшей приверженностью авторитаризму, большей поддержке равенства и большего неприятия использования насилия и пыток. Как подтвердят поклонники «Гарри Поттера», эти базовые темы повторяются в этих книгах. Данные корреляции остаются заметными даже при применении более изощренных статистических анализов — при контроле, среди прочего, родительского влияния» [3].
У Гиржинского вышла целая книга на тему влияния Гарри Поттера. Потом уже на материале не только американских, а и итальянских студентов это подтвердилось другими исследователями прочтения Гарри Поттера. Другой пример — это Игра троновили Карточный домик, которые уменьшают тенденцию веры в справедливый мир.
Гарри Поттер точно так формировал мозги, как, к примеру, Чапаев после одноименного фильма. Или Александр Невский. Тоже после фильма о нем. Речь идет о корреляции между массовой культурой и политическими воззрениями.
Об образе Чапаева С. Добротворский писал как о конструировании, а не описании этой фигуры в одноименном фильме. Он именует этот феномен тотальным реализмом, упоминая даже такой переход из фильма в реальность: «Работа Васильевых утвердила в общественном сознании и окончательную версию о гибели Чапаева в водах Урала. До той поры версия базировалась лишь на том, что тело легендарного комдива не было найдено после боя. ‹…› Экранный Чапаев, таким образом, — персонификация идеологической установки. Чапаев стал исторической реальностью благодаря причастности определенной идее. Его «человекоподобие» в известном смысле сводилось к посредничеству между идеологией и ее возможными адресатами» ([4], см. также [5]).
И еще: «отправной точкой в творческом поиске режиссеров была не реальность персонажа, но типические представления о нем, не действительность, но «познание» действительности. Иными словами, здесь срабатывает высшая форма тотального реализма, позволяющая овеществлять в типических чертах то, чего может и не быть на самом деле» (там же).
Получается, что это переход от информации, даже развлекательной, к знанию, ведь большая часть часть советских людей при слове Чапаев видят перед собой образ актера Б. Бабочкина из фильма братьев Васильевых, которые, кстати, и братьями не были, а только однофамильцами [6].
Пропаганда, хоть на телеэкране, хоть в художественном кино, создает аналог нашего мира, который население принимает за подлинную реальность. И это реальность имеет большее значение для массового сознания, которое даже не хочет искать правды.
В результате развлекательный модус становится создателем реальности, которая имеет большую силу, чем любые трактаты историков. И Сталин понимал это лучше всех. Поэтому режиссеры Чапаева стали его любимцами [7]. Кстати, он просил и А. Довженко сделать фильм об украинском Чапаеве. В результате появился фильм о Щорсе. В этом году, кстати, в Киеве по понятным причинам исчезли памятники Чкалову и генералу Ватутину. Но памятник Щорсу еще стоит. Правда, не столько из-за его исторической ценности, как художественной. Кстати, присутствует на нем и фигура молодого Кравчука, который в молодости позировал скульптору для фигур из народа, еще будучи студентом университета.
Сталин разграничивал реальность подлинную и пропагандистскую. Е. Спицын говорит об артистах, игравших Сталина: «Как артиста он гораздо больше ценил Алексея Дикого. Алексей Денисович оставил мемуары, где, в том числе, передал позицию Сталина по этому вопросу. Сам Дикий, в отличие от Геловани, говорил на чистом русском языке без акцента. Так вот, во время своей встречи с генсеком Дикий сказал: «Товарищ Сталин, я играю не вас, а тот образ, то представление, которое сложилось о вас в нашем народе». Иосиф Виссарионович похвалил его за это, потому что это была абсолютно правильный посыл» [8].
Отсутствие грузинского акцента, вероятно, делало Сталина более адекватным руководителем многонациональной страны. В любом случае оно убирало ненужные сомнения и вопросы, что очень важно для пропаганды, которая всегда держится одной интерпретации, предпочитая не путать зрителей. То есть кино в этом плане по важности не отличается от учебника марксизма-ленинизма.
Развлекательный модус важен не только из-за своей распространенности и доступности для каждого, но и большей «долговечности». Учебники читает молодежь, а фильмы смотрят все. Учебники читают, чтобы сдать экзамен, зато фильмы дают удовольствие, поэтому запоминаются вне контроля этого процесса.
В своем интервью А. Гиржински рассуждает об определенных негативах ситуации получения информации сквозь развлекательный модус: «Развлечение прекрасно, но если вы полностью избегаете информации, поскольку вы циничны и думаете, что это не имеет значения, когда как в реальности это важно, вы лишаете себя права избирать. Это порочный круг. Во многом мы являемся продуктом нашей культуры, поэтому трудно отвлечься от культурных ожиданий, когда дело касается политики. В нашей культуре произошел существенный сдвиг в нашем понимании информации и знания. Мы переполнены тривиальными и фрагментированными взглядами на реальность, поэтому мы реально на заем, как все это работает вместе. Люди, которые могут создавать эти связи, являются теми, кто читает новости, поскольку это дает основу и контекст, необходимый для понимания проблем. Наши, ориентированные на прибыль медиа, дают нам то, что мы хотим. Нам приходится опираться на них как на главный институт между населением и властью. Нам нужны журналисты, чтобы давать нам понимание, но у нас уменьшается число журналистов. Медиа освещают суды об убийствах неделями, они одержимы сфабрикованными историями, такими как потолок долга,что действительно разрушительно. В конце концов они уничтожают свой собственный продукт. Хорошая журналистика — это общественное благо. Рыночные силы дают развлечение, а не информацию. Страны, где граждане гораздо более информированы, вовлечены и включены, чем США, публично субсидируют медиа, что приводит к большему разнообразию освещения и большей свободе медиа. Корпоративные медиа любят говорить, «Посмотрите, сколько у людей выбора и сколько у нас охвата», но они полностью игнорируют контент, которого невероятно недостает. Нет сути. Они могут говорить вечно, и никто ничему не научится. А если есть чему поучиться, через две минуты вас отвлечет еще одна нелепая история, чтобы увести от основных проблем» [9].
Впоследствии Гиржински выпустил целое исследование о влиянии фиктивного мира на реальности политики [10]. Кстати, пятая глава книги посвящена даже влиянию фантастики. Он использует термин переноса в другой мир для всех видов развлекательности.
Мир пропаганды тоже «переносит» человека в иную реальность, где, получается, ему тоже достается роль героя. Ему можно доказать благородную справедливость войны, на которую его отправляют, придав роль жертвы. В результате условная жертва отправляется на войну в условной роли героя. А сама реальность трансформируется по лекалам пропаганды.
И это бесконечно повторяющийся процесс. Е. Боннэр вспоминала: «Спустя три года, после пражских событий 1968 года, мы с Андреем Дмитриевичем ехали в такси. Водитель был молодой, словоохотливый, рассказывая что-то про себя сказал: это было, когда чехи на нас напали. Сахаров недоуменно воскликнул: Кто на кого напал? Ну чехи в Праге. Не помните, что ли» [11].
Пропаганда не описывает, а скорее «покоряет» действительность, поскольку мы все начинаем видеть сквозь ее «очки». И то, что очки не хотят показывать, исчезает из нашего поля зрения. Пропаганда всегда (или чаще) оказывается сильнее массового сознания.
