Россия подбирается к финальной битве между радикалами, для которых эскалация — это стиль жизни, и реалистами, осознающими, что дальнейшее обострение может привести к полному краху
О возможном расколе в российской элите заговорили пару месяцев назад, после поспешного отступления под Харьковом. С тех пор Россия оставила еще и Херсон, и обещанный раскол стал оформляться все яснее. Представители элиты поделились на условных реалистов, которые призывают сделать паузу в боевых действиях, чтобы переосмыслить их цели, и сторонников безжалостной эскалации любой ценой. Владимир Путин в этой конструкции оказывается ближе ко второму полюсу, но теряет авторитет у обоих.
В ожидании неминуемого
Никогда ранее стратегические решения президента Путина не ставили российскую элиту на грань раскола. Она почти не сопротивлялась ни разгрому олигархов, ни выстраиванию вертикали, и даже подъем силовиков воспринимала скорее как плату за стабильность. Война в Грузии вопросов не вызвала, а присоединение Крыма в 2014 году многих обрадовало.
Дальше все пошло по накатанной: путинские друзья поднимались выше и становились наглее, силовики проникали не только в государственное, но и в частное пространство (например, на руководящие должности в крупные компании), появились признаки государственной идеологии (традиционные ценности, духовность, антиамериканизм и антилиберализм). С 2015 года жизнь в стране быстро советизировалась, дойдя до обнуления сроков Путина и полного разгрома несистемной оппозиции.
Ничего из этого не вызывало расколов. Элиты ворчали, но продолжали жить как ни в чем не бывало. Даже вторжение в Украину стало шоком, но к расколу не привело. Кто был категорически против — уехал. Кто не мог уехать — надолго замолчал.
Объясняя причины такой политической импотенции элиты, эксперты обычно говорят о страхе перед Путиным или отсутствии возможностей проявить свою позицию, достучаться до президента. Но это больше похоже на следствия, чем на причины неготовности элит задаваться вопросами о происходящем.
Реальные причины тут, скорее, в признании доминирующего положения Путина и концентрации консерваторов в политическом мейнстриме. Против течения никто не пойдет, особенно если оно становится все более мощным, беспринципным и нетерпимым к отклонениям от генеральной линии — то есть антизападного консерватизма.
Страх перед Путиным — это во многом понимание реальности: все антипутинское (читай: несистемное) подлежит разгрому. Те, кому есть что терять, совершенно прагматично предпочтут попрятаться и замолкнуть.
Кроме того, долгое время российская элита верила, что Россия не может проиграть в войне с Украиной: Путин придумает какой-нибудь новый план и все выправит. Казалось, что сильно хуже в любом случае быть не может — ведь Запад уже использовал едва ли не весь свой арсенал инструментов давления.
Элиты, пусть и нехотя, были вынуждены принять войну России против Украины как данность. Альтернатив ей нет, все зашло слишком далеко. А если дело дойдет до поражения, то может возникнуть угроза социально-политической дестабилизации и подъема народных масс. Никаких революций элиты не хотят.
Поэтому до сентябрьского отступления под Харьковом расчет большинства представителей элиты, от силовиков до крупного бизнеса, был простым: России придется как-то побеждать. Неважно, что конкретно это означало бы на практике, смысл один: Кремль должен получить в результате войны некие «завоевания», что позволит режиму избежать краха.
Однако с сентября все стало быстро меняться. Впервые за 23 года правления Путина есть все основания говорить о постепенном расколе внутри элиты. Представители обеих возникших групп остаются пропутинскими и системными, но они по-разному смотрят на то, как Россия должна вести себя дальше и каковы ее приоритеты. А так как раскол происходит внутри, среди своих, репрессивный аппарат, заточенный под борьбу с несистемным, ничего с этим не может поделать.
Сам Путин в этом нарождающемся споре отсутствует. На него никто не оглядывается уже хотя бы потому, что его позиция никому не понятна. Его лидерская функция размывается, потому что он продолжает вести войну как «спецоперацию», не проясняет ее целей и игнорирует тысячи возникающих вопросов о том, как решать проблему Украины с учетом ограниченных ресурсов России.
До сентября у элит было ощущение, что Путин знает, что делает. Но после сдачи Харькова и Херсона, на фоне непонятно зачем проведенных референдумов (Россия откровенно отказывается защищать взятое и прямо девальвирует собственную Конституцию) все воспринимается как ускоренное движение к хаосу и даже развалу страны. Война так не пугала, как перспектива свободного падения в пропасть. В этом смысле Путин кажется слабой фигурой обоим полюсам элит, и само их появление — это реакция на слабость лидера.
Раскол оформляется вокруг одного вопроса: что делать, если Россия проиграет войну? Практически все представители элиты сходятся в том, что это произойдет, если ничего не менять. Придется сдать даже Крым, а там недалеко и до полной капитуляции с международным трибуналом, многолетними выплатами репараций и установлением прозападного правительства. Именно поэтому в России так и не появилась партия мира — в нынешнем уязвимом положении она сразу становится партией поражения, а записываться в пораженцы никто пока не готов.
Полюс реалистов
Но если не поражение, то что? Тут и появляется все более выраженное размежевание внутри элиты (то есть по умолчанию внутри провоенного лагеря). Первый полюс — реалисты, которые считают, что раз Россия сейчас не может выиграть войну, то нужно взять паузу, чтобы заняться восстановлением армии и экономики, а также обновлением политической системы. Для реалистов начало войны было ошибкой, вызванной искаженным пониманием возможностей страны. Нельзя было и проводить референдумы, раз удержать завоеванное нет возможности. Реалисты против сдачи позиций: линию фронта надо удерживать, перейдя к обороне.
В рядах реалистов хватает не только технократов и бизнесменов, но и силовиков и ультрапатриотов, которые представляют, что происходит на фронте. Многие из них не имеют самостоятельного политического веса, но обладают аппаратным влиянием (высокопоставленные чиновники) или финансовыми возможностями (представители крупного бизнеса). Даже госолигархи вроде Игоря Сечина и Сергея Чемезова — это тоже скорее прагматики, чем сторонники победы любой ценой. Им есть что терять.
Реалисты представлены и на медийном поле, где уже допускается серьезная критика армии и признается уязвимость страны в «разворачивающейся войне с НАТО». Взять, например, недавние заявления депутата Константина Затулина на ток-шоу Соловьева, где известный думский ястреб не просто выступил против использования ядерного оружия для защиты аннексированных территорий, но и весьма противоречиво высказался о статусе присоединенных регионов.
Такие колебания информационного поля — прямое следствие того, что кураторы медиа и сами не понимают, что происходит и как покрывать провалы. Поэтому концентрируются на главном — прикрывают Путина за счет ударов по его подчиненным.
Полюс эскалации
Противоположный реалистам полюс — это сторонники эскалации. Его представители настаивают: избежать поражения Россия может, только если решится на полномасштабную мобилизацию, концентрацию ресурсов и безжалостную бомбардировку Украины до победного конца. Эта часть элиты гораздо более разношерстная, но ее объединяет одно общее свойство: чем хуже положение дел на фронте, тем больше политических дивидендов эти люди могут получить.
Яркие представители партии эскалации — Евгений Пригожин и Рамзан Кадыров. Первый из маргинала стал одним из самых видных персонажей провоенного мейнстрима. Второй активно пытается трансформировать свои военные достижения в особое положение на федеральном уровне — там, куда его Кремль раньше не особо пускал. Сюда же относится и условный лагерь провоенного хайпа — активная часть «Единой России» и системная оппозиция, особенно ястребиная часть КПРФ. Все они встроены в вертикаль и зарабатывают очки своими локальными победами, которые могут казаться ярче на фоне поражений российской армии.
С оговорками к сторонникам эскалации можно отнести и братьев Ковальчуков. Им, как и Сечину или Чемезову, есть что терять, но с Пригожиным их сближает то, что они не берут себе государственные активы, управляя ими по-частному, а, наоборот, отдают свои частные активы (будь то медиа или ЧВК) под надзор государства, а потому вынуждены встраиваться в государственную логику. И чем больше государство нуждается в их услугах, тем больше у них аппаратного веса.
Несмотря на то, что многих сторонников эскалации, включая Ковальчуков, не назовешь особенно влиятельными, именно этот полюс сегодня определяет российскую тактику в Украине. Потому что Путину этот полюс идеологически ближе. Президент тоже убежден, что бомбежки энергетической инфраструктуры снизят боеспособность украинской армии и обрушат популярность властей, после чего Москва сможет продиктовать Киеву условия капитуляции.
Если этот план не сработает (а в его успехе есть большие сомнения), партия эскалации станет еще сильнее и радикальнее. Причем радикальнее в отношении не только украинцев, но и пораженцев и неэффективных управленцев внутри российской власти (посмотрите на мощную антиэлитную риторику Пригожина). Однако и партия реалистов будет набирать политический вес — особенно с учетом того, что общественное мнение постепенно сдвигается в сторону деэскалации.
Россия подбирается к финальной битве между радикалами, для которых эскалация — это стиль жизни, и реалистами, осознающими, что дальнейшее обострение может привести к полному краху. Результат этой борьбы пока непредсказуем, но он предопределит не только исход российско-украинской войны, но и будущее России.
Aвтор: Татьяна Становая
