Владимир Путин все больше осваивается в новом для себя амплуа. Он уже давно не гарант стабильности, а теперь еще и не арбитр, и не Первый. Он не народный президент, не выразитель мнения элиты и даже не посредник между элитой и народом. Теперь он единоличный начальник
Указ Владимира Путина о признании ДНР и ЛНР и предварившее его публичное заседание Совета безопасности, посвященное Донбассу, стали яркой иллюстрацией того, как теперь работает система принятия решений в российской власти. Коллегиально-совещательную модель, где мнение окружения президента считалось важным и могло повлиять на конечный исход, сменила модель, где источник решения может быть только один. Приближенные Путина утратили право на собственное видение ситуации, а главное – на его учет. Теперь президенту больше нравятся те, кто готов предугадывать его желания и безоговорочно им следовать. Это позволяет не ориентироваться на настроения ни в правящей элите, ни в российском обществе.
В эфире политбюро
21 февраля президент России Владимир Путин под камеры собрал членов Совета безопасности, чтобы посоветоваться с ними по поводу признания самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик. За неделю до этого Госдума приняла обращение к главе государства с просьбой признать эти территории как государства. Но тогда на встрече с канцлером Германии Олафом Шольцем Путин говорил, что Россия выступает сторонником Минских соглашений и считать ДНР и ЛНР независимыми странами не намерена.
За несколько дней позиция российского президента радикально изменилась – указ о признании он подписал. А заседание Совбеза должно было стать прологом к этому действию. Судя по речам и поведению большинства собравшихся, они не знали заранее всех деталей, о чем с ними хочет говорить президент, и были вынуждены импровизировать. Происходящее транслировалось для широкой публики. Так что все могли сами воочию наблюдать, как изменился процесс принятия решений на вершине российской власти.
Совет безопасности до последнего времени считался самой важной и влиятельной структурой в госаппарате. Его заседания были закрытыми и окутанными завесой тайны. В основном туда входили старые соратники Путина из спецслужб, имеющие репутацию консерваторов и ястребов – например, секретарь Совбеза Николай Патрушев, глава СВР Сергей Нарышкин, глава ФСБ Александр Бортников.
Совбез часто сравнивали с политбюро. Получался совещательно-коллегиальный орган, где каждый участник имеет право обсудить и повлиять на ключевые для страны решения. Закрытый формат заседаний маскировал разногласия и позволял большую свободу в высказываниях. Сами члены такого политбюро считались особыми, привилегированными людьми внутри властной вертикали. А президент Путин выступал в Совбезе скорее как арбитр – отсюда его прошлые прозвища «Первый», «Верховный».
Однако последнее – публичное – заседание Совета безопасности разрушило этот образ. Выяснилось, что президент может не оповещать участников Совбеза о подробностях повестки, из-за чего те выглядели растерянными и плохо подготовленными. Мало того, верхушку вертикали не постеснялись в таком виде показать публике.
Старая гвардия в лице Патрушева и Нарышкина явно полагали, что, несмотря на публичность, основы коллегиальности Совбеза сохраняются, и наперекор понятному настрою президента попытались высказать несколько иное мнение. Аккуратно заговорили о том, что республики признавать рановато, лучше оставить еще какое-то время на переговоры. Похожие ноты можно было услышать и в выступлении премьера Михаила Мишустина.
Однако президент быстро и жестко пресек такой плюрализм. Он не дал высказать свою позицию замглавы президентской администрации Дмитрию Козаку. Патрушеву пришлось выступать повторно и поддерживать признание. А Нарышкина глава государства и вовсе выставил человеком растерянным и неподготовленным, вынудив расписаться в том, что тот готов поддержать любое решение президента.
От коллегиальности и совещательности Совбеза не осталось и следа. Оказалось, что роль его участников сводится к тому, чтобы с энтузиазмом и безоговорочно поддержать на камеры уже принятое решение президента, о котором их заранее не оповестили. Патрушев, Нарышкин, Козак и Мишустин к такому оказались не очень готовы, зато спикер Госдумы Вячеслав Володин или глава ФСО Виктор Золотов быстро сориентировались в том, что от них требуется, и сыграли пьесу так, как хотелось режиссеру.
Новые роли
Владимир Путин больше не намерен советоваться со своим окружением и показал это на публике. Серьезные люди из Совбеза, которые могли влиять на ситуацию в стране и мире, вести переговоры с американским и европейским истеблишментом на равных, теперь становятся не вторыми, третьими и так далее среди равных, а простыми подчиненными президента. А ключевые решения в стране принимает один человек, который не готов слушать своих подчиненных, если их мнение не совпадает с его собственным.
При этом круг тех, кто считал признание донбасских республик слишком поспешным, не ограничивается несколькими участниками Совбеза. Сигналы президенту подавали и другие представители его ближнего круга. Фракция партии «Новые люди», которую связывают с братьями Ковальчуками, голосовала в Госдуме против обращения о признании. Премьер Мишустин, который осторожно говорил о возможном продолжении переговоров, лоялен Геннадию Тимченко и Игорю Сечину.
Эти сигналы президент тоже предпочел игнорировать. Путин публично показал своему политбюро его новое место и обозначил, кто здесь главный. Президент хочет быть не первым среди равных, не гарантом (еще одно прозвище), а начальником, приказы которого не обсуждаются. Симптоматично, что «начальником» Путина стала называть главред Russia Today Маргарита Симоньян, но большой популярностью в госаппарате это прозвище не пользовалось. Теперь же вся путинская элита находится примерно на одном уровне, ее иерархия нарушена. Старые заслуги и отношения больше не играют роли – важнее усердие в поддержке.
В этом отношении донбасское заседание Совбеза напомнило летний съезд «Единой России», когда Путин – неожиданно для участников – объявил состав первой пятерки партийного списка, где не оказалось никого из руководства партии, даже Дмитрия Медведева. Причем легко было заметить, что и для него, и для многих других такое решение стало неприятным сюрпризом.
Президент не стал советоваться со своим ближайшим окружением ни тогда, ни сейчас – признавая ДНР и ЛНР. Дальше количество таких случаев, очевидно, будет только увеличиваться. При этом Путин хочет, с одной стороны, быть единоличным источником инициатив, с другой – делить ответственность за них с другими. Поэтому все чаще в дело идут публичные форматы, где элите отводится роль восторженной массовки. Признанный мастер таких постановок – спикер Госдумы Вячеслав Володин. Можно вспомнить его роль в продлении президентских полномочий Путина, когда ключевую поправку в последний момент внесла первая женщина-космонавт Валентина Терешкова.
На мнение граждан президент тоже ориентируется все меньше. Тема Донбасса изначально была непопулярна в российском обществе. Во многом поэтому в 2015 году ее постепенно свели к необходимому минимуму в инфополе и старались не перегибать с поддержкой непризнанных республик. Основной упор делали на важность присоединения Крыма, а граждан старались успокоить тем, что санкции – это ненадолго и проблемы будут лишь временными. Теперь же власть не пытается убедить общество в своей правоте – на донбасском заседании Совбеза речь шла только о будущих трудностях, переносить которые нужно просто потому, что президент так решил.
Владимир Путин все больше осваивается в новом для себя амплуа. Он уже давно не гарант стабильности, а теперь еще и не арбитр, и не Первый. Он не народный президент, не выразитель мнения элиты и даже не посредник между элитой и народом. Теперь он единоличный начальник, который лучше всех понимает государственное и общественное благо, а потому не намерен прислушиваться даже к своим ближайшим соратникам. Это меняет всю систему отношений и между обществом и президентом, и внутри властной вертикали. В госаппарате немало тех, кто готов встроиться в новые правила и даже забегать вперед, предугадывая президентские желания. Но далеко не факт, что к этому готовы и высший нобилитет, и российское общество.
Андрей Перцев
Сenter Carnegie
