Россия и Китай переживают лучший период в своих отношениях, и нынешний уровень – еще не предел углубления партнерства. Две крупнейшие державы Евразии сознательно укрепляют доверие в сфере безопасности, чтобы протяженная граница между ними была источником стабильности, а не вызовов и угроз. Взаимодополняемость двух экономик закладывает под отношения все более прочный хозяйственный фундамент. Невмешательство во внутренние дела друг друга и авторитарный характер обоих режимов обеспечивают не только отсутствие серьезных политических трений, но и задают общую повестку во многих вопросах глобального регулирования. Параллельное противостояние РФ и КНР с США и американскими союзниками лишь ускоряет сближение Москвы и Пекина, а западные санкции, хоть и создают проблемы экономическим связям, становятся еще одним фактором более тесного взаимодействия. При этом в  Москве понимают, что отношения с Пекином, который опережающими темпами набирает экономическую, технологическую и военную мощь, все более асимметричны. Именно поэтому Кремль старается не форсировать инвестиционное и кредитное присутствие Китая в российской экономике, а также пытается диверсифицировать свои партнерства в Азии. В обозримой перспективе взаимовыгодная, но при этом все более асимметричная зависимость РФ и КНР будет нарастать. Главный фактор неопределенности – будущий курс китайского руководства, которое становится все более самоуверенным и подверженным националистическим идеям.

БОЛЬШЕ ЧЕМ СОЮЗ?

«Не являясь военнополитическим союзом, подобным союзам, сложившимся в период холодной войны, российско-китайские отношения превосходят такую форму межгосударственного взаимодействия. Они не носят конъюнктурного характера, свободны от идеологизации, предполагают всеобъемлющий учет интересов партнера и невмешательство во внутренние дела друг друга, самодостаточны и не направлены против третьих стран»,– записано в совместном заявлении, которое президент РФ Владимир Путин и председатель КНР Си Цзиньпин подписали 28 июня 2021 года в ходе виртуального саммита по случаю 20-летия Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве между Россией и Китаем. Данная формула, хоть и не лишена некоторой доли дипломатического лукавства, в главных чертах отражает характер связей двух крупнейших держав на Евразийском континенте. За последние 20 лет Москва и Пекин построили отношения, которые имеют свою собственную логику, не во всем зависящую от характера контактов с другими глобальными центрами силы. Залогом стабильности этих отношений является комплекс из трех связанных между собой факторов: необходимость поддержания мира вдоль протяженной сухопутной границы РФ и КНР, отсутствие значимых идеологических разногласий между Москвой и Пекином, а также прочная основа для взаимовыгодного экономического сотрудничества.

Все эти три несущие опоры работают только как единая конструкция: убери одну – и здание российско-китайского партнерства будет далеко не таким прочным. Но если выбирать самую значимую, то ею окажется заинтересованность Москвы и Пекина в мире на границе между двумя странами, длина которой превышает 4,2 тыс. км. Для КНР это самая протяженная сухопутная граница с какой-либо страной. Для РФ это вторая по протяженности граница после российско-казахстанской (свыше 7 тыс. км), однако учитывая военный союз Москвы и Астаны в рамках ОДКБ, а также их участие в Таможенном союзе ЕАЭС, эта граница куда менее укреплена, чем российско-китайская. Понимание того, что отсутствие территориальных споров и фундаментальных угроз безопасности со стороны друг друга – залог здоровых отношений, появилось в Москве и Пекине еще в середине 1980-х благодаря накопленному историческому опыту.

Во время советско-китайского раскола, кульминацией которого стал конфликт 1969 года в районе острова Даманский, Москва и Пекин рассматривали друг друга как потенциальных противников и готовились к полномасштабной войне (СССР был готов применять тактическое ядерное оружие как элемент противодействия возможному вторжению Народно-освободительной армии Китая). Недопустимый уровень рисков большой войны между двумя ядерными державами, а также колоссальные затраты на поддержание военных группировок в пограничной зоне уже в 1980-е подтолкнули руководителей СССР и КНР к поиску решения проблемы. Это стало возможным после того, как к власти в обеих странах пришли прагматичные руководители Михаил Горбачев и Дэн Сяопин, концентрировавшиеся на внутренних реформах, а потому стремившиеся избавиться от наследия своих предшественников, мешавшего этой повестке. Понимая бесперспективность военного конфликта, стороны начали прилагать усилия для устранения главного препятствия – наличия территориального спора. Контуры решения пограничного вопроса были нащупаны еще до распада СССР (например, Даманский перешел под юрисдикцию КНР еще в мае 1991 года), а власти демократической РФ продолжили этот курс при Борисе Ельцине. Окончательная точка была поставлена уже в XXI веке: в 2001 году президент Владимир Путин и председатель КНР Цзян Цзэминь подписали Договор о добрососедстве, а к 2006 году демаркация границы была завершена.

С тех пор в отношениях России и Китая действует формула: «Не всегда вместе, но никогда друг против друга». Враждебные отношения слишком рискованны и затратны для обеих стран, особенно в условиях, когда их главные озабоченности в сфере безопасности связаны с другими регионами. В восприятии Кремля это прежде всего расширение НАТО и приближение военной инфраструктуры США к границам РФ в условиях прогресса американских систем вооружений. Для Чжуннаньхая главный приоритет – это конфликты в западной части Тихого океана, включая Тайваньский пролив, острова Сенкаку/Дяоюйдао, а также Южно-Китайское море. Москва и Пекин предприняли конкретные шаги для демилитаризации приграничных территорий и укрепления мер военного доверия, частью которых стали регулярные совместные военные учения.

Важный элемент, дополняющий эту картину, – географическая удаленность друг от друга центров принятия военно-политических решений. Расстояние от Москвы до Пекина по воздуху составляет около 5800 км, поэтому РФ куда меньше обеспокоена китайскими ракетами меньшей и средней дальности и даже прогрессом гиперзвукового оружия НОАК, чем возможностью появления аналогичных американских систем в Европе. Сама же Москва при разработке подобных систем долгое время была ограничена Договором РСМД, поэтому Пекин, находящийся куда ближе к территории РФ, чем Москва к границе с КНР, также не имел причин для особого волнения.

Дополняет эту картину то, что сопредельные государства, находящиеся между Россией и Китаем, не имеют того фундаментального значения для внешней (а также, что немаловажно, и для внутренней) политики Москвы, как Украина и Белоруссия. Монголия, зажатая между РФ и КНР, не входит в военные или экономические интеграционные объединения ни с одним из своих гигантских соседей, а в плане торговли очень сильно завязана на Китай, куда отправляет почти 90% своего экспорта. Постсоветские же республики Центральной Азии, хоть и являются объектом конкуренции между Москвой и Пекином за экономическое, политическое и культурное влияние, также являются и полем для сотрудничества – интересы безопасности у РФ и КНР здесь совпадают, а авторитарные светские режимы видятся и Кремлю, и Чжуннаньхаю как оплот стабильности.

Наконец, серьезные демографические и экономические изменения КНР превратили угрозу китайской демографической экспансии на российский Дальний Восток, которая еще в начале XXI века воспринималась Кремлем как вполне реальная, в пережиток прошлого. Китайское население быстро стареет и вскоре пойдет на убыль, а при высоких темпах роста экономики КНР доходы и подушевой ВВП в приграничных провинциях превысили показатели сопредельных российских регионов. Доступные данные позволяют утверждать, что китайские граждане, которые еще в 1990-е и 2000-е стремились закрепиться на Дальнем Востоке для заработков, давно предпочитают искать лучшую долю у себя на родине. Пандемия COVID-19 значительно изменит и тенденции сезонной миграции высококвалифицированных китайских рабочих: даже после открытия границ они станут куда менее востребованы. Живущие на Дальнем Востоке китайцы не представляют никакой угрозы для территориальной целостности РФ, а местные власти скорее заинтересованы в том, как привлечь китайских инвесторов в региональную экономику. Яркое свидетельство куда большей уверенности России в отсутствии угроз китайской экспансии – активное строительство трансграничной инфраструктуры в 2010-е, включая мосты через пограничную реку Амур.

Разумеется, военно-политическое руководство обеих стран не может полностью исключать возможность конфликта, а потому вооруженные силы РФ и КНР готовятся и к подобным сценариям. Однако вероятность подобного конфликта, судя по всем доступным данным, оценивается как низкая, а Москва и Пекин прикладывают усилия, чтобы он никогда не стал реальностью.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ БАЗИС И ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАДСТРОЙКА

Еще одной несущей опорой отношений РФ и КНР является взаимодополняемость их экономик. Россия обладает огромными природными ресурсами и при этом нуждается в инвестициях и технологиях. Китай для нее – идеальное дополнение, так же как и Европа. Для самой же КНР, импортирующей значительную часть природных ресурсов из-за рубежа, важно наличие еще одного крупного поставщика сырья, причем способного поставлять нужные Китаю материалы по надежно защищенным сухопутным маршрутам, а не уязвимым артериям Мирового океана, где пока что господствует американский флот.

Долгое время взаимодополняющий потенциал двух экономик не был раскрыт. В 1980-х страны еще враждовали, а сам Китай был крупным экспортером углеводородов. В 1994 году, когда уровень потребления впервые превысил объемы внутренней добычи и КНР начала импортировать нефть из-за рубежа, в РФ как раз настала эпоха первоначального накопления капитала и начался активный передел собственности, а новые хозяева российских недр спешили заработать на существующих маршрутах экспорта в Европу. Но по мере экономического роста соседа на Востоке российские компании начали все больше смотреть на китайский рынок и стараться диверсифицировать свои зарубежные продажи за счет Восточной Азии, и прежде всего – именно КНР. Параллельно Китай двигался вверх по цепочкам добавленной стоимости и осваивал производство все более сложной продукции, а потому постепенно превращался в важный источник оборудования и технологий для российской экономики. Катализаторами этих процессов стали глобальный экономический кризис 2008–2010 годов, который убедил Москву в необходимости форсированного выхода на рынки Азии (для российско-китайского партнерства главным итогом кризиса стал запуск прямого нефтепровода Сковордино – Мохэ),  а также западные санкции против России в 2014 году, одним из ответов на которые стали новые проекты с Пекином.

В итоге, обогнав Германию и став крупнейшим экономическим партнером РФ (если не считать ЕС) в 2009 году, КНР укрепляет свое лидерство. Структура торговли России с Китаем очень похожа на структуру торговли с ЕС и с Германией, причем восточному соседу РФ поставляет даже больше сложной продукции – благодаря военно-техническому сотрудничеству и большим контрактам в атомной энергетике. При этом Москва избавилась от навязчивой идеи о необходимости изменить структуру торговли с КНР и повысить долю сложной продукции экспорта, смирившись с тем, что формула торговли «ресурсы в обмен на технологические товары» связана с внутренними ограничителями экономической диверсификации РФ. Если еще в 2000-е Владимир Путин и другие чиновники РФ постоянно упоминали о желании Москвы усовершенствовать структуру российско-китайской торговли, то в последние годы эта тема совсем не поднимается. Китай же превратился для России в новый аналог Германии как ключевого источника новых станков и современных решений для промышленности, поставляя уже в три раза больше сложного оборудования, чем немецкие компании.

Важно, что потенциал синергии двух экономик далеко не исчерпан. Китай активно занимается энергопереходом, но на пик выброса СO2 выйдет лишь к 2030-му, а одним из важных способов снижения выбросов Пекин считает повышение доли природного газа в генерации. Это создает интерес к российским углеводородам как минимум в горизонте ближайших 20 лет. Кроме того, западные санкции против технологических гигантов КНР заставляют Пекин искать альтернативные Западу источники человеческого капитала для компаний вроде Huawei, и РФ здесь – самое очевидное направление. Россия же стремится в условиях энергоперехода вывести на рынок как можно больше ресурсов, а конфликт с Западом заставляет Москву искать новые рынки для экспорта углеводородов и импорта технологий не в Европе, а  прежде всего именно в Китае.   

Помимо экономического фундамента, большую роль в партнерских отношениях РФ и КНР играет и характер политических систем двух стран. При всех огромных различиях между «социалистической демократией с китайской спецификой» и российской «суверенной демократией» обе страны не являются демократиями в западном понимании этого слова. Все более авторитарный характер обоих режимов сопровождается растущей аллергией Москвы и Пекина на иностранную критику своей внутренней политики, а также комплексом мер по ограничению возможностей Запада вмешиваться во внутренние дела РФ и КНР. В практическом плане это положение вещей приводит к двум важным следствиям. Во-первых, контакты российских и китайских чиновников не бывают отравлены обсуждением проблемных тем вроде судьбы Алексея Навального или прав человека в Гонконге и Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Во-вторых, поскольку Россия и Китай являются постоянными членами Совбеза ООН, у них  много совпадающих позиций по вопросам глобального управления, которые они продвигают вместе.

Наконец, особое место в отношениях России и Китая играют и личные контакты верховных лидеров – Владимира Путина и Си Цзиньпина. Вопреки расхожему мнению, согласно которому партнерство с авторитарным Китаем углубилось именно благодаря более жесткой внутренней и внешней политике президента Путина, на самом деле курс Кремля в отношении крупнейшего соседа на Востоке сохранил большую преемственность с конца 1980-х. То же самое можно сказать и о российской политике Пекина – ее основные элементы остались неизменными со времен Дэн Сяопина. Тем не менее, учитывая особое место Путина и Си в политических системах своих стран по сравнению с предшественниками, четкий фокус обоих руководителей на укрепление партнерства между Москвой и Пекином, а также сложившиеся теплые отношения между ними задают импульс работе на более низких уровнях управленческой машины. Россия и Китай выстроили разветвленный механизм двусторонних официальных контактов, куда помимо регулярных встреч глав государств и правительств, ежедневных контактов дипломатов, военных  и спецслужб входят пять межправительственных комиссий во главе с вице-премьерами, а также уникальный для КНР диалог по линии глав Администрации президента РФ и Канцелярии ЦК КПК. Эта громоздкая конструкция не всегда эффективна, но во многом компенсирует отсутствие глубоких контактов между российским и китайским обществами, что неудивительно, учитывая растущую государствоцентричность и России, и Китая, а также все большую лидероцентричность управленческих систем в обеих странах.    

АМЕРИКАНСКИЙ ФЕРМЕНТ

Все три несущие опоры российско-китайских отношений (поддержание безопасности вдоль границы, взаимодополняемость экономик, сходство политических систем) существуют уже как минимум два десятилетия и обеспечивают постепенное сближение России и Китая. Учитывая столь хорошие вводные, отношения Москвы и Пекина могли бы быть и куда более результативными с точки зрения товарооборота, потока инвестиций и кредитов, а также контактов между обществами и общей осведомленности соседей друг о друге. Тем не менее неминуемое обращение друг к другу до недавнего времени происходило весьма медленно – сказывались евроцентризм российского общества и особенно элиты, а также ориентация Китая на партнерство с развитыми странами, и прежде всего с Соединенными Штатами. По иронии судьбы именно США стали тем перкуссором, который заметно ускорил сближение РФ и КНР в прошлом десятилетии.

Отправной точкой для более масштабного «поворота на Восток» в России стал зародившийся в США кризис 2008–2009 годов, по итогам которого в Кремле убедились, что экономический, финансовый и технологический подъем Восточной Азии – устойчивый и долгосрочный тренд и Россия не должна оставаться от него в стороне. Первым бюрократическим воплощением зарождавшегося нового курса стали «хабаровские инициативы» Дмитрия Медведева – закрытый документ, подготовленный в 2011 году по итогам совещания в Хабаровске под председательством тогдашнего президента РФ. Но настоящий сдвиг в сторону Китая произошел уже в 2014 году, вскоре после присоединения Крыма и начала войны на востоке Украины. Визит Владимира Путина в Китай в мае 2014 года, принесший в копилку двусторонних отношений сделку по газопроводу «Сила Сибири» и многие другие документы, стал символом «поворота на Восток». В условиях конфликта с США и ЕС, прежде всего западных санкций, Москва увидела в Китае крупнейшего партнера, который не входит в антироссийскую санкционную коалицию – в отличие от своих соседей вроде Японии и Южной Кореи, которые в силу своих союзнических обязательств перед США вынуждены идти в фарватере американской политики. Способствовал повороту и проведенный правительством анализ рисков более глубокого партнерства с КНР, показавший, что прежние опасения Москвы вроде демографической экспансии КНР на Дальний Восток являются устаревшими и надуманными из-за изменений структуры населения Китая, а с другими рисками вроде экономического укрепления Пекина в Центральной Азии Россия при всем желании поделать ничего не сможет – но зато может успешно договариваться о разделении труда в важном для обеих стран регионе.

Китай на события 2014 года во многом именно реагировал, а не вел собственную активную политику. Чжуннаньхай дал санкцию на реализацию некоторого числа крупных проектов, выгодных Китаю и при этом поддерживающих Россию, а особенно крупных бизнесменов из числа близкого окружения президента РФ (сюда относятся сделка по «Силе Сибири» и кредиты «Газпрому» на ее реализацию, а также покупка китайскими госкомпаниями долей в «Сибуре» и «Ямал СПГ»). Также Китай воспользовался шансом закупить передовое российское вооружение вроде С-400 и Су-35 и начал активно использовать открывающиеся ниши на российском рынке высокотехнологичной продукции. При этом Пекин в первое время старался быть сдержанным в поддержке РФ, чтобы не усугубить противоречия с США, стабильные и продуктивные отношения с которыми по-прежнему являлись самым важным условием для постепенного возвышения Китая.

Более конфронтационная линия в отношении КНР, которую начала проводить администрация Дональда Трампа, повлияла и на российско-китайские отношения. В Пекине пришли к справедливому выводу, что антикитайский курс США – не прихоть эксцентричного хозяина Белого дома, а отражение нового консенсуса по Китаю в американской внешнеполитической элите. Соответственно, Чжуннаньхай начал укреплять связи с другими крупными державами, чтобы предотвратить формирование антикитайского блока. Возможность сближения Москвы и Вашингтона при Трампе вызывала у китайского экспертного сообщества, консультирующего Пекин, особое беспокойство – переход России в стан стран, которые настроены к Китаю скептично, был бы для КНР стратегическим кошмаром. Однако вскоре выяснилось, что США будут вести политику сдерживания в отношении Китая и России одновременно – обе страны были упомянуты как главные угрозы для Америки в новой Стратегии национальной безопасности. Новые санкции, наложенные на Россию и Конгрессом США, и администрацией, а также торговая война и ограничительные меры против многих компаний КНР еще больше сблизили Москву и Пекин. В итоге противостояние диктату США и коллективного Запада стало одним из важнейших элементов углубляющегося российско-китайского партнерства.

В основе совместной работы лежит, прежде всего, неформальный пакт о ненападении и дружбе. Рассматривая боевые действия друг против друга как маловероятный сценарий в среднесрочной перспективе, РФ и КНР могут сосредоточить свои ресурсы на противостоянии США и их союзникам на самых важных для себя театрах. Для России это Европа, Ближний и Средний Восток и отчасти Африка, а также киберпространство и космос. Для Китая же важнейшую роль играет западная часть Тихого океана, где Пекин стремится вернуть Тайвань, острова Сенкаку/Дяоюйдао, а также установить контроль над акваторией Южно-Китайского моря. В силу географии Россия и Китай, спина к спине противостоящие Америке и ее союзникам на всем Евразийском континенте, от Донецка до насыпных островов в архипелаге Спратли, уже самим пактом о ненападении создают большое напряжение для военных планировщиков США. Помимо этого, военные двух стран сотрудничают, усиливая давление на Америку: Россия помогает Китаю в создании системы раннего предупреждения о ракетном нападении (это повысит эффективность китайских сил ядерного сдерживания, основным объектом которых являются США), две страны разрабатывают новые типы вооружений, а совместные учения призваны не только отработать взаимодействие войск в Центральной Азии, но и послать сигнал американским союзникам – прежде всего Японии и Южной Корее.

Для Китая сотрудничество с Россией крайне выгодно. Оно позволяет не тратить деньги и время на защиту страны от угрозы с севера, заставляет США постоянно отвлекаться и расходовать ресурсы на борьбу с Россией, дает НОАК доступ к передовым военным технологиям в ряде чувствительных областей, позволяет Пекину говорить в ООН дуэтом постоянных членов Совбеза, а не солировать, и, наконец, дает большое поле для испытания геоэкономических инструментов, которые можно использовать для построения китаецентричного пространства в Евразии и остальном мире, Pax Sinica. Для России же, помимо экономии ресурсов благодаря прочному миру на юго-восточных рубежах, а также новых источников доходов и технологий, нужных для развития в условиях западных санкций, партнерство с КНР позволяет решать еще одну фундаментальную для внешней политики Кремля задачу. Усиливая Пекин, основного конкурента Вашингтона в споре за глобальное лидерство, Москва тем самым еще больше расшатывает американскую гегемонию и приближает момент, когда США будут вынуждены полностью признать конец однополярного мира и либо договориться с другими великими державами, включая Россию, о контурах нового миропорядка, либо попросту отступить, предоставив крупным игрокам большую свободу действий в отстаивании национальных интересов и выкраивании сфер влияния.

При этом в Москве полагают, что Китай не сможет встать на место США и превратиться в такого же или еще худшего для интересов России гегемона мировой системы, каким была Америка после победы в холодной войне. Руководство РФ считает, что у Китая нет столь же привлекательной для остального мира идеологии и того потенциала мягкой силы, которым обладают США, а наличие антагонистичных Китаю мощных игроков вроде Индии и Японии снижает шансы на то, что КНР будет пытаться заменить однополярный мир с центром в Вашингтоне однополярным миром с центром в Пекине. Риски, что Китай, даже если не будет пытаться создать Pax Sinica по лекалам Pax Americana, сможет стать гегемоном в континентальной Евразии от Мурманска до Сингапура, не обсуждаются в Москве всерьез и в достаточных деталях.

ПАРТНЕРЫ, НО НЕ СОЮЗНИКИ

Несмотря на столь мощную силу взаимного притяжения, которая толкает Россию и Китай ближе друг к другу, Москва и Пекин не станут и не планируют становиться союзниками – такими, как США и их партнеры. Во-первых, странам, внутренняя политика которых основывается на принципах суверенитета, национализма и примата государства, сложнее сближаться и интегрироваться, чем странам с частной рыночной экономикой, демократическими системами и идеологиями либерального универсализма (притом что в США и ЕС реальность не всегда отражает эти идеологемы). Во-вторых и в-главных, и Россия, и Китай являются независимыми великими державами и воспринимают себя соответствующе, а потому крайне чувствительно относятся к вопросам стратегической самостоятельности. Именно поэтому РФ и КНР, даже в условиях все большего военного сотрудничества против США и их союзников, не намерены заключать формальный военный альянс с юридическими обязательствами вступать в войну друг за друга: свою безопасность и коренные интересы каждая страна способна защитить сама.

Чувство стратегической самостоятельности и отсутствие в отношениях России и Китая жесткой конструкции, подобной союзническим договорам между Вашингтоном и его младшими партнерами, хотя и делают партнерство двух стран менее глубоким, чем, например, партнерства США с Германией или Японией, все же добавляют оси Москва – Пекин устойчивость. Вопрос иерархии не стоит остро, и формула отношений позволяет сохранить дистанцию, достаточную для избежания крупных трений. Помимо этого, руководители РФ и КНР научились более спокойно относиться к тому, что дружественные по отношению друг к другу, но при этом самостоятельные великие державы могут иметь не всегда совпадающие и даже разнящиеся интересы.

Так, спецслужбы РФ и КНР ведут активную разведывательную деятельность друг против друга. В открытых источниках нет данных об успехах работы СВР и ГРУ ГШ на китайском направлении, однако некоторые публичные данные об успехах российской контрразведки позволяют заключить, что Министерство госбезопасности Китая и разведывательные структуры НОАК весьма активны на территории России. Только в 2020–2021 годах стало известно как минимум о трех случаях арестов граждан РФ, которых подозревают в шпионаже в пользу КНР. Также известно о действиях хакеров, которые могут быть связаны с китайскими спецслужбами, пытавшимися похитить данные о новейших разработках российских оружейников. Попадание сведений об этом в российские СМИ можно интерпретировать как косвенное свидетельство того, что контрразведчики РФ отмечают чрезмерно высокую активность китайских разведчиков, но проверить это никак нельзя. В любом случае, в своих посвященных вопросам контрразведки публичных выступлениях высшие руководители РФ и главы спецслужб всегда говорят об угрозе шпионажа со стороны США и других стран НАТО, но никогда не упоминают КНР. Тем не менее сотрудничество, которое предполагает крайне высокий уровень доверия спецслужб РФ и КНР друг другу, например совместные информационные операции против США в киберпространстве, вряд ли возможно в обозримой перспективе.

В дипломатической сфере Москва и Пекин пока что спокойно уживаются с тем, что их приоритеты при выстраивании отношений с третьими странами далеко не всегда совпадают, а порой интересы могут различаться. Например, Китай на официальном уровне считает Крым территорией Украины, а также пытается выстраивать самостоятельные отношения с Киевом – вплоть до попыток укрепить военно-техническое сотрудничество (правда, свернутое украинскими властями из-за позиции США). Точно так же КНР не признает Абхазию и Южную Осетию суверенными государствами, в отличие от РФ. В свою очередь, Россия не признает китайских претензий на всю акваторию Южно-Китайского моря – а когда китайские СМИ после разговора Владимира Путина и Си Цзиньпина в августе 2021 года заявили о полной поддержке президентом РФ китайской позиции, российский МИД даже был вынужден выступить с корректировкой этого утверждения, оформленной как ответ на вопрос СМИ. Москва не только развивает самоценные отношения с Вьетнамом и Индией, с которыми у Китая острые территориальные споры, но и продает им оружие, которое в случае обострения пограничных конфликтов может быть использовано против НОАК.

Существуют у российско-китайских отношений и ограничители в экономической сфере. Прежде всего, несмотря на рост торговли, потенциал инвестиционного взаимопроникновения пока что реализован весьма слабо. Во многом это объясняется внутренним устройством обеих экономик. Китайское правительство жестко контролирует многие сферы народного хозяйства и оберегает их от иностранных инвестиций. Инвесторы привлекаются в тех случаях, когда они могут принести новые технологические компетенции с готовностью их локализовать – среди российских компаний такая комбинация встречается крайне редко. Все же свободные от мелочной опеки государства сектора экономики КНР не страдают от недостатка как внутренних, так и глобальных инвестиций, так что цена входного билета оказывается для россиян запредельно высокой. Кроме того, важной проблемой для сближения в финансовой сфере является неполная конвертируемость юаня – именно из-за этого фондовые площадки КНР не столь популярны у российских эмитентов облигаций и акций, а торговля в национальных валютах уступает по объемам торговле в евро.

Российская же экономика не является приоритетным направлением для инвесторов из КНР, в том числе из-за крайне неблагоприятного инвестиционного климата, особенно для малознакомых с РФ китайских бизнесменов. В итоге большинство инвестиционных сделок между двумя странами – это соглашения либо между стратегическими госкомпаниями, либо с участием близких к власти крупных бизнесменов. Сделки на уровне малых и средних бизнесов есть, но они почти незаметны на этом фоне.

Другим тормозом в развитии экономических отношений являются западные санкции. Выступив как катализатор некоторых сделок вроде инвестиций и кредитов китайских госструктур в компанию «Ямал СПГ», совладельцем которой является глава Российско-китайского делового совета и давний знакомый президента Путина Геннадий Тимченко, санкции США и ЕС сильно ограничили кредитование российских компаний со стороны госбанков КНР и даже привели к сложностям для держателей счетов с паспортами РФ. В свою очередь, американские санкции против Huawei, ограничившие доступ компании к американским чипам, обрушили продажи смартфонов компании на глобальных рынках, включая и рынок дружественной России. В условиях, когда администрация Байдена продолжает давление на эту крупнейшую технологическую компанию КНР, Москва крайне аккуратно подходит и к выстраиванию партнерства с Huawei и в других сферах, включая развитие систем мобильной связи 5G.   

Таким образом, политические и экономические ограничители связей РФ и КНР, устанавливая пределы возможного сближения, при этом пока что не являются источниками трений. Москва и Пекин спокойно относятся к этим ограничителям, стараясь углубить партнерство где возможно, при этом сохраняя стратегическую самостоятельность.

ТРЕНИЯ НА ГОРИЗОНТЕ?

Отношения России и Китая настолько важны и имеют для обеих стран столь высокую самостоятельную ценность, что любое прагматически настроенное руководство в Москве и Пекине будет поддерживать их на высоком уровне и посвящать укреплению связей много времени. Три основные движущие силы (мир на границе, взаимодополняемость экономик, невмешательство во внутреннюю политику друг друга) российско-китайского партнерства будут действовать еще долго. Даже гипотетические перемены в конструкции режима одной из стран –  например, проведение более либерального курса в России и попытки Москвы нормализовать отношения с США – вряд ли приведут к резкому ухудшению отношений РФ с КНР, ведь демократическая Россия времен Бориса Ельцина ценила мир на границе, не критиковала права человека в Китае и даже продавала Пекину оружие. Впрочем, поскольку внутренняя трансформация режимов в КНР и РФ в обозримой перспективе маловероятна, нынешние тенденции сохранят свое действие.

Главный риск для стабильности отношений в среднесрочной и долгосрочной перспективе – нарастание асимметрии между РФ и КНР вкупе с растущей самоуверенностью китайской элиты и населения. Китай по всем метрикам становится великой державой, близкой США по комплексной мощи своей экономики, вооруженных сил и технологического сектора, в то время как Россия, оставаясь крупным игроком, начинает все больше отставать. В результате у Пекина появляется все более сильная переговорная позиция в обсуждении различных вопросов с Москвой, а также соблазн использовать этот рычаг для продавливания своих условий.

Наиболее заметна эта асимметрия в сфере экономики, и она будет только нарастать. При всей выгодности экономического сотрудничества, особенно в сфере энергетики, глобальный энергопереход все больше создает ситуацию «рынка покупателя», что сократит пространство для маневра России, привязывающей себя нефтяными и газовыми трубами с Китаем как единственным конечным потребителем. У РФ и КНР уже есть опыт, когда Пекин использовал более сильную позицию для навязывания своих условий по уже согласованному нефтяному контракту в 2011 году. В будущем подобных ситуаций будет больше. Впрочем, возможные попытки КНР продавить РФ по экономическим проектам на более выгодные Пекину условия вряд ли станут для Москвы сюрпризом – ведь то же самое многие годы происходит в газовых отношениях с Европой, достаточно вспомнить решения европейских судов, начисливших «Газпрому» ретроактивные платежи в пользу своих клиентов в ЕС по итогам экономического кризиса 2008–2009 годов.

Куда более болезненными могут стать попытки Пекина навязать свою волю по вопросам внешней политики и безопасности. Сейчас КНР активно пытается это делать в отношении стран, связи с которыми еще недавно были крайне взаимовыгодными, а политические разногласия не столь значимы – например, Австралия или Южная Корея. В практическом плане КНР может попытаться использовать растущую экономическую зависимость Москвы от Пекина для изменения внешней политики РФ на направлениях, крайне важных для Китая, но менее принципиальных для России, – прежде всего, речь может пойти о военном сотрудничестве с Индией, Вьетнамом и другими азиатскими странами, с которыми у КНР сложные отношения. Еще одним источником трений могут стать попытки Пекина играть более значимую роль в обеспечении безопасности Центральной Азии, например через навязывание китайских частных военных компаний – вопреки возражениям Москвы. Хотя у России и Китая в регионе больше совпадающих интересов, чем отличающихся, а растущая в центральноазиатских странах китаефобия (особенно в Казахстане и Киргизии) ограничивает свободу маневра для Пекина, более активные действия КНР без оглядки на мнение Кремля станут испытанием партнерства РФ – КНР.

Наконец, важным источником противоречий в будущем могут стать вопросы исторической памяти. Формально урегулировав с РФ территориальный вопрос, Китай не спешит отретушировать образ России как одной из колониальных держав, которая во время «столетия унижения» Китая на рубежде XIX и ХХ веков воспользовалась слабостью соседа и отняла множество исконно китайских территорий. Недавние шаги по возвращению на карту КНР исторического названия Айгунь, где был подписан один из неравноправных договоров царской России и империей Цин, культивирование «сложных страниц» истории в провинциальных и локальных музеях Северо-Востока КНР, а также аккуратное стирание памяти о роли Красной армии в освобождении Китая от японских захватчиков могут привести к формированию негативного образа России, который активизируется в случае появления какого-то триггера (в 2020 году, например, таким триггером было празднование юбилея Владивостока, вызвавшее бурю негодования в китайских соцсетях). По мере роста национальной гордости и самоуверенности, а также распространения этого ощущения на широкие слои населения и толщу внешнеполитической и военной бюрократии КНР исторические проблемы вновь могут вернуться в повестку российско-китайских отношений – по крайней мере, отмахнуться от них официальному Пекину будет сложно. В России же подобное развитие событий неизбежно возродит китаефобные настроения, которые последние годы уверенно снижались, в том числе благодаря аккуратности государственных СМИ.

В этих условиях главным фактором неопределенности в отношениях Китая и России на горизонте 10–30 лет становится ответ на вопрос, как Пекин будет распоряжаться своим растущим преимуществом перед Россией и сохранит ли ту же тактичность в отношении с Москвой, которую он демонстрирует сейчас. С российской стороны главные вопросы – уровень конфронтации с Западом в будущем, а также динамика внутреннего экономического и научно-технологического прогресса, неизбежно связанная с судьбой структурных реформ. Более динамично растущая и менее зацикленная на противостоянии с Америкой Россия в любом случае будет заинтересована в прагматичных и взаимовыгодных отношениях с Китаем, а главное – в сохранении своей стратегической самостоятельности и независимости в условиях нарастающей конфронтации США и КНР, главного сюжета мировой геополитики как минимум первой половины XXI века. 

Александр Габуев

Center Carnegie