Сначала идет дегуманизация. Затем следует убийство.

В страшную зиму 1932−1933, бригады активистов Коммунистической партии ходили по домам в украинских деревнях в поисках еды. Эти бригады были из Москвы, Киева и Харькова, а также из расположенных по дороге сел. Они раскапывали огороды, ломали стены и использовали длинные прутья, чтобы протыкать дымоходы в поисках спрятанного зерна. Они следили за дымом, выходящим из труб, потому что это могло означать, что семья спрятала муку и пекла хлеб. Они уводили домашних животных и конфисковали рассаду томатов. После их ухода украинские крестьяне, лишенные пищи, питались крысами, лягушками и вареной травой. Они грызли кору деревьев и ели кожаные вещи. Многие прибегали к каннибализму, чтобы остаться в живых. Около 4 млн умерли от голода.

В то время активисты не чувствовали вины. Советская пропаганда неоднократно говорила им, что якобы зажиточные крестьяне, которых они называли кулаками, были саботажниками и врагами — богатыми, упрямыми помещиками, которые мешали советскому пролетариату осуществить обещанную его лидерами утопию. Кулаков надо сметать, давить, как тунеядцев или мух. Их пищу следует отдать рабочим в городах, которые заслужили ее больше, чем они. Спустя годы советский перебежчик украинского происхождения Виктор Кравченко написал о том, каково быть частью одной из этих бригад. «Чтобы избавить себя от душевных мук, вы скрываете от себя неприятные истины, полузакрыв свои глаза и свой разум, — объяснил он. — Вы панически оправдываетесь, отбрасываете полученное знание, прикрываясь такими словами, как преувеличение и истерия».

Он также описал, как политический жаргон и эвфемизмы помогают замаскировать реальность того, что они делают. Его команда говорила о «крестьянском фронте» и «кулацкой угрозе», «деревенском социализме» и «классовом сопротивлении», чтобы не проявлять гуманизма к людям, у которых они воровали еду. У Льва Копелева, другого советского писателя, в молодости служившего в сельской бригаде активистов (позже он провел годы в ГУЛАГе), были очень похожие размышления. Он тоже обнаружил, что клише и идеологический язык помогают ему скрывать то, что он делает, даже от самого себя: «Я уговаривал себя, убеждал себя. Я не должен поддаваться изнурительной жалости. Мы осознавали историческую необходимость. Мы исполняли свой революционный долг. Мы добывали хлеб для социалистического отечества. Для того, чтобы выполнить пятилетку. Не надо было сочувствовать крестьянам. Они не заслуживали существовать. Их сельские богатства скоро станут достоянием всех».

Но кулаки не были богаты, они голодали. Сельская местность не была богатой, это была пустошь (…).

Вот что говорит герой романа другого советского писателя Василия Гроссмана, «Все течет»: «Теперь я уже не околдован, теперь я вижу, что кулаки были людьми. Но почему мое сердце так застыло в то время? Когда творились такие ужасные вещи, когда вокруг меня так страдали люди? И правда в том, что я действительно не думал о них как о людях. „Они не люди, это кулацкая дрянь“ — это я слышал снова и снова, это повторяли все вокруг».

Со времени тех событий прошло девять десятилетий. Советского Союза больше нет. Работы Копелева, Кравченко и Гроссмана давно доступны всем желающим российским читателям.

В конце 1980-х, в период гласности, их книги и другие рассказы о сталинском режиме и лагерях ГУЛАГа были бестселлерами в России. Когда-то мы предполагали, что просто публикация этих историй сделает невозможным их повторение. Но хотя те же книги теоретически все еще доступны, мало кто их покупает. «Мемориал», крупнейшее историческое общество России, было вынуждено закрыться. Официальные музеи и памятники жертвам остаются маленькими и малоизвестными. Способность российского государства не ослабевать, а скрывать реальность от своих граждан и дегуманизировать своих врагов стала сильнее и могущественнее, чем когда-либо.

Сегодня для дезинформации общества требуется меньше насилия: в путинской России не было массовых арестов в масштабах сталинской России. Возможно, в этом и нет необходимости, потому что российское государственное телевидение, основной источник информации для большинства россиян, более увлекательно, изощренно и более стильно, чем программы по хриплым радиоприемникам сталинской эпохи. Социальные сети вызывают гораздо большее привыкание и захват, чем плохо напечатанные газеты той эпохи. Профессиональные тролли и влиятельные лица могут формировать онлайн-общение таким образом, чтобы это было полезно Кремлю, и с гораздо меньшими усилиями, чем в прошлом.

Современное российское государство также снизило планку. Вместо того чтобы предлагать своим гражданам видение утопии, оно хочет, чтобы они были циничными и пассивными. Верят ли они на самом деле тому, что им говорит государство, не имеет значения. Хотя советские лидеры лгали, они пытались сделать так, чтобы их ложь казалась реальной. Они злились, когда кто-то обвинял их во лжи, и приводили фальшивые «доказательства» или контраргументы. В путинской России политики и телеведущие играют в другую игру, которую мы в Америке знаем по политическим кампаниям Дональда Трампа. Врут постоянно, нагло, очевидно. Но если вы обвиняете их во лжи, они не удосуживаются привести контраргументы.

Когда в 2014 году над Украиной был сбит рейс MH17 Malaysia Airlines, российское правительство отреагировало не только опровержением, но и множеством историй, правдоподобных и неправдоподобных: «ответственность за это несет украинская армия или ЦРУ», или это «был гнусный заговор, в ходе которого 298 погибших людей были помещены в самолет, чтобы инсценировать крушение и дискредитировать Россию». Этот постоянный поток лжи вызывает не возмущение, а апатию. Учитывая так много объяснений, как вы можете быть уверены, что что-либо вообще правда? Что, если ничто никогда не бывает правдой?

Вместо того чтобы рекламировать коммунистический рай, современная российская пропаганда в последнее десятилетие фокусируется на врагах. Русским очень мало говорят о том, что происходит в их родных городах. В результате им не нужно, как когда-то советским гражданам, противостоять разрыву между реальностью и вымыслом. Вместо этого им постоянно рассказывают о местах, которых они не знают и, по большей части, никогда не видели: Америке, Франции и Великобритании, Швеции и Польше — местах, наполненных вырождением, лицемерием и «русофобией».

Исследование российского телевидения с 2014 по 2017 год показало, что негативные новости о Европе появлялись на трех основных российских каналах, все из которых контролируются государством, в среднем 18 раз в день. Некоторые истории были выдуманы (например, правительство Германии насильно забирает детей у гетеросексуальных семей и отдает их однополым парам), но даже реальные истории были подобраны для поддержания идеи о том, что повседневная жизнь в Европе пугающе и хаотична, европейцы слабы и аморальны, Европейский Союз — агрессивное интервенционистское образование.

В любом случае Америка изображается ещё хуже. Граждане США, которые редко думают о России, были бы ошеломлены, узнав, сколько времени российское государственное телевидение уделяет американскому народу, американской политике и даже культурным войнам в Америке. В марте президент России Владимир Путин на пресс-конференции продемонстрировал тревожно близкое знакомство с аргументами в Твиттере о Джоан Роулинг и ее взглядах на права трансгендеров. Трудно представить, чтобы какой-либо американский политик, да и практически любой американец, проявлял такую осведомленность о популярных политических спорах в России.

В постоянно меняющейся драме гнева и страха, которая каждую ночь разворачивается в российских вечерних новостях, Украина уже давно играет особую роль. В российской пропаганде Украина — фальшивая страна, страна без истории и легитимности, место, которое, по словам самого Путина, является не чем иным, как «юго-западом» России, неотъемлемой частью российской «истории, культуры и духовного пространства». Хуже того, говорит Путин, это фальшивое государство стало оружием вырождающихся, умирающих западных держав и было превращено во враждебную «Анти-Россию». Президент России назвал Украину «полностью контролируемой извне» и «колонией с марионеточным режимом». По его словам, он вторгся в Украину, чтобы защитить Россию «от тех, кто взял Украину в заложники и пытается использовать ее против нашей страны и нашего народа».

По правде говоря, Путин вторгся в Украину, чтобы самому превратить ее в колонию с марионеточным режимом, потому что он не может себе представить, чтобы она могла бы быть чем-то другим. Его воображение, находящееся под влиянием КГБ, не допускает возможности подлинной политики, массовых движений и даже общественного мнения. Говоря языком Путина и языком большинства российских телекомментаторов, у украинцев нет свободы действий. Они не могут сделать выбор сами. Они не могут избрать себе правительство. Они даже не люди — они «нацисты». Так что, как и кулаков до них, их можно без угрызений совести ликвидировать.

Связь между геноцидным языком и геноцидным поведением не является автоматической или даже предсказуемой. Люди могут обижать, унижать и словесно оскорблять друг друга, не пытаясь при этом друг друга убить. Но хотя не каждое использование геноцидных ненавистнических высказываний приводит к геноциду, всем геноцидам предшествовали такие высказывания. Современное российское пропагандистское государство оказалось идеальным средством как для совершения массовых убийств, так и для сокрытия их от общественности. Серые аппаратчики, оперативники ФСБ и хорошо причесанные ведущие, организующие и ведущие общенациональный разговор, годами готовили своих соотечественников к тому, чтобы не жалеть Украину.

Им это удалось. С первых дней войны было очевидно, что российские военные заранее планировали, что многие мирные жители, возможно, миллионы, будут убиты, ранены или депортированы из своих домов в Украине. Другие штурмы городов в мировой истории — Дрездена, Ковентри, Хиросимы, Нагасаки — происходили только после многих лет ужасного конфликта. Напротив, систематические обстрелы мирных жителей в Украине начались всего через несколько дней после неспровоцированного вторжения. В первую неделю войны российские ракеты и артиллерия обстреливали жилые дома, больницы и школы. Когда русские оккупировали украинские города и поселки, они похищали или убивали мэров, местных советников и даже директора музея из Мелитополя, беспорядочно стреляя и терроризируя всех остальных. Когда украинская армия отвоевала Бучу, городок севернее Киева, на дороге были обнаружены трупы со связанными за спиной руками. Когда я была там в середине апреля, я видела других людей, которых бросили в братскую могилу. Только за первые три недели войны Human Rights Watch зафиксировала случаи суммарных казней, изнасилований и массового разграбления гражданского имущества.

Мариуполь, преимущественно русскоязычный город размером с Майами, подвергся практически полному опустошению. В мощном интервью в конце марта украинский президент Владимир Зеленский отметил, что в предыдущих европейских конфликтах оккупанты не все уничтожали, потому что им самим нужно было где-то готовить, есть, мыться. Во время нацистской оккупации, по его словам, «во Франции работали кинотеатры». Но Мариуполь был другим: «Все выгорело». 90% зданий были разрушены всего за несколько недель. Огромный сталелитейный завод, который, как многие предполагали, хотела взять под контроль армия завоевателей, был полностью разрушен. В разгар боевых действий мирные жители все еще находились в ловушке внутри города, не имея доступа к еде, воде, электричеству, теплу или лекарствам. Мужчины, женщины и дети умирали от голода и обезвоживания. Те, кто пытался бежать, были обстреляны. Были обстреляны и люди со стороны, пытавшиеся пронести припасы. Тела погибших, как мирных жителей Украины, так и российских солдат, долгие дни лежали непогребенными на улице.

Но даже когда эти преступления совершались на глазах у всего мира, Российское государство успешно скрывало эту трагедию от собственного народа. Как и в прошлом, использование жаргона помогло. Это не было вторжением, это была «специальная военная операция». Это не было массовым убийством украинцев; это была «защита» жителей восточноукраинских территорий. Это не был геноцид, это была защита от «геноцида, учиненного киевским режимом».

Дегуманизация украинцев завершилась в начале апреля, когда РИА Новости, государственный сайт, опубликовал статью, в которой утверждалось, что «денацификация» Украины потребует «ликвидации» украинского руководства и даже стирания самого названия Украина, потому что быть украинцем означает быть нацистом: «Украинство есть искусственная антироссийская конструкция, не имеющая собственного цивилизационного содержания, являющаяся подчиненным элементом иностранной и чуждой цивилизации». Экзистенциальная угроза стала очевидной накануне войны, когда Путин повторил десятилетнюю пропаганду о вероломном Западе, используя язык, знакомый русским: «Они стремились разрушить наши традиционные ценности и навязать нам свои ложные ценности, которые подорвали бы нас, наших людей изнутри, отношение, которое они агрессивно навязывали своим странам, отношения, которые напрямую ведут к деградации и дегенерации, потому что они противоречат человеческой природе».

Для всех, кто мог случайно увидеть фотографии Мариуполя, были даны пояснения. 23 марта российское телевидение показало фильм о руинах города — кадры с беспилотника, возможно, украденные с CNN. Но вместо того, чтобы взять на себя ответственность за случившееся, они обвинили во всем украинцев. Одна телеведущая с грустью описала эту сцену как «ужасающую картину. «(Украинские) националисты, отступая, стараются не оставить камня на камне». Минобороны России фактически обвинило батальон «Азов», известное радикальное украинское боевое подразделение, во взрыве Мариупольского театра, где укрывались сотни семей с детьми. Зачем сверхпатриотично настроенным украинским силам намеренно убивать украинских детей? Это не было объяснено — но, с другой стороны, ничего никогда и не объяснялось. А если ничего нельзя знать наверняка, то и винить никого нельзя (…).

Мало кто испытывает угрызения совести. Опубликованные записи телефонных разговоров между российскими солдатами и их семьями — они используют обычные сим-карты, поэтому их легко прослушивать — полны презрения к украинцам. «Я расстрелял машину», — говорит один солдат женщине, возможно, жене или сестре, во время одного из таких звонков. «Стреляйте в ублюдков, — отвечает она, — пока вас не расстреляли. К черту их. К черту наркоманов и нацистов». Они рассказывают о кражах телевизоров, распитии коньяка и расстрелах людей в лесах. Они не проявляют никакой жалости к жертвам, даже к своим собственным. Столь же хладнокровно велась радиосвязь между русскими солдатами, нападавшими на мирных жителей в Буче. Сам Зеленский пришел в ужас от беспечности, с которой россияне предложили прислать украинцам мешки с мусором, чтобы складывать туда трупы своих солдат: «Даже когда собака или кошка умирает, люди не делают такого», — сказал он журналистам.

Все это — аморальное равнодушие к насилию, к массовым убийствам, даже презрение к жизням русских солдат — известно каждому, кто знаком с советской историей (или историей Германии, если уж на то пошло). Но российские граждане и российские солдаты либо не знают этой истории, либо не интересуются ею. Президент Зеленский сказал мне в апреле, что, подобно «алкоголикам, (которые) не признают, что они алкоголики», эти россияне «боятся признать свою вину». Не было расплаты после украинского голода, ГУЛАГа или Большого террора 1937−1938 годов, не было момента, когда виновные выражали формальное, институциональное сожаление. И вот теперь у нас есть результат этого. За исключением Кравченко и Копелевых, представляющих либеральное меньшинство, большинство россиян приняли объяснения о прошлом, которые услужливо предоставило им государство, и отправились дальше. «Они не люди; они кулацкая шваль», — сказали они себе тогда. «Они не люди; они украинские нацисты», — говорят они себе сегодня.

Энн Эпплбаум

The Atlantic