Сегодня внутри российской властной элиты созрел острый, но пока еще латентный конфликт, от исхода которого зависит судьба влиятельной части путинского окружения. Обозначились резкие расхождения по вопросу о том, куда двигаться дальше. Кто возьмет верх — политически мощные и влиятельные в экономике госолигархи или связка силовиков и технократов, зацикленных на безопасности и контроле?

Вопрос о будущем путинского режима — его стабильности, долговечности и эволюции — становится не только проблемой российского общества, но и важным фактором мировой безопасности. Ответ на него требует изучения ряда аспектов, таких как социальные и политические настроения (уровень протеста), активность и возможности реальной оппозиции, рейтинги властей, а также способность режима удерживать контроль. Кроме того, важными факторами являются макроэкономическая ситуация и внешняя конъюнктура — на поддержание стабильности и прочности режима требуются ресурсы.

Но есть еще один, менее заметный фактор трансформации режима. Это внутриэлитные расколы, способные размыть  консенсус относительно вектора развития страны. Сегодня ряд серьезных признаков указывают на то, что расхождения между разными группами околовластных фигур в России не только появились, но и усугубляются, причем на фоне слабеющей арбитражной функции президента.

ОТ ЕЛЬЦИНСКИХ ОЛИГАРХОВ К ПУТИНСКИМ

Одна из излюбленных тем в западных аудиториях — богатство и роскошь новой путинской «олигархии». Имеется в виду прослойка приближенных к президенту людей, которые получили в свое распоряжение огромные активы и финансовые возможности и определяют развитие целых отраслей российской экономики. Практически все эти активы и возможности находятся под контролем государства, от решений которого зависят судьбы любого из друзей/соратников Путина, поднявшихся за последние двадцать лет на вершины российской экономики. И в этом состоит первое и критически значимое для дальнейшей судьбы путинского режима противоречие.

Нынешние путинские «олигархи» имеют очень мало общего с олигархами 1990-х годов в том, что касается природы их появления и имеющихся возможностей. Понятие олигарх применительно к постсоветской России всегда было тесно связано с ельцинским правлением. Тогда в результате залоговых аукционов и приватизации образовалась относительно узкая группа частных бизнесменов (достаточно вспомнить пресловутую «семибанкирщину»), которые обладали как политической автономией, так и мощными финансовыми ресурсами, позволявшими им влиять на кадровую, бюджетную и экономическую политику ослабленного государства.

Солидарная мобилизация олигархов в 1996 году в поддержку Бориса Ельцина против так называемой красной угрозы — реальной перспективы победы кандидата КПРФ на президентских выборах — фактически определила дальнейший вектор развития страны.

Те олигархи были в разных формах партнерами власти: когда нужно — спонсорами, когда удобно — ограничителями. Иными словами, само понятие олигарх подразумевало доступ финансово-экономической элиты к влиянию на государственные решения в условиях деградирующего полицентричного режима во главе с крайне непопулярным и не всегда дееспособным президентом Ельциным.

С этим классом олигархов Владимир Путин покончил в первые три года своего президентства, навязав крупному бизнесу новый негласный «общественный договор». Он включал в себя несколько ключевых условий: полный отказ от любых форм политического влияния (в том числе финансирования политических партий без санкции Кремля); отказ от налоговой оптимизации (бизнес обязан «платить по полной» все налоги, в том числе с учетом того, что приватизация 1990-х годов большинством общества рассматривалась как несправедливая); а также повышение социальной ответственности бизнеса, что на тот момент подразумевало необходимость по первому требованию власти финансировать нужные Кремлю проекты. Те, кто отказался принять эту новую схему, как Борис Березовский или Владимир Гусинский, были вынуждены покинуть страну.

С этих пор олигархи как группа, то есть верхний слой экономической элиты с правом политического голоса, просто прекратили свое существование. Оставшиеся, уже бывшие, олигархи стали учиться выживать в новых условиях. Соответственно, прекратились любые попытки вести диалог с властью на политические темы: Путин считал это абсолютно неприемлемым.

Появились новые коалиции — бизнес-партнерства крупных бизнесменов с деловыми людьми, известными своей близостью к президенту. Так, Леонид Михельсон (НОВАТЭК) сблизился с Геннадием Тимченко (Volga Group), Алишер Усманов (USM Holdings) — с Сергеем Чемезовым («Ростех»), а Алексей Мордашов («Северсталь») — с Юрием Ковальчуком (банк «Россия»). Такие альянсы были призваны дать крупным собственникам политическую страховку от атак силовиков или конкурентов.

Бизнесмены начали подчеркивать свой патриотизм и социальную ответственность и в целом соблюдать политкорректность. Самым яркии примером нового отношения бизнеса к власти стал Олег Дерипаска, неоднократно выражавший готовность отдать все свои богатства государству, если того потребует ситуация.

«Равноудалив» уже бывших олигархов от власти, Путин начал постепенно создавать политические, институциональные и экономические условия для появления новой, политически ответственной элиты. Она должна была заменить первую генерацию «новых капиталистов» — крайне эгоистичных, зацикленных на извлечении прибыли любой ценой, ориентированных на Запад и совершенно непатриотичных — именно так их видел Путин.

Российский лидер в принципе никогда не доверял частному бизнесу. По убеждению президента, по самой своей природе он не может быть политически ответственным, так как извлечение прибыли любой ценой априори расходится с интересами государства. С годами это недоверие Путина к бизнес-сообществу не только сохранилось, но и усугубилось. Никакие заверения в лояльности, никакие заслуги и ритуальные жертвоприношения со стороны бизнесменов не дают и не могут дать им стопроцентных гарантий защиты их положения и собственности.

Приход Путина к власти сопровождался возвышением «новых питерцев». Поначалу в материальном отношении выходцы из Петербурга выглядели более чем скромно на фоне сказочно богатых ельцинских «олигархов». Их пестрая группа состояла из чиновников средней руки, управляющих, охранников, сотрудников спецслужб, ученых, спортсменов.

Практически никто из них изначально не мог претендовать самостоятельно на сколько-нибудь серьезный вес или влияние. А значит, они не имели достаточной возможности вытеснить бывших олигархов, утративших свои политические позиции, но сохранивших свою собственность.

Президент Путин не поддерживал идею массового пересмотра итогов приватизации, не было таких амбиций и у его близкого окружения (не располагавшего к тому же достаточными финансовыми средствами для участия в переделе собственности). Что касается силового пересмотра прав на крупную собственность, то этому мешала незрелость на тот момент силовых элит, неготовность к подобным действиям со стороны возможных интересантов и явная рыхлость  политического режима.

В общем, все дороги вели в государство, и люди, пришедшие с новым президентом, стали занимать ключевые позиции в системе власти. Благодаря такому положению «путинская когорта» получила доступ к контролю над значительными экономическими активами. В то же время сами активы находились в руках государства или формировались за государственный счет, а «госолигархи» оставались институционально и политически зависимыми от власти. Важнейшим фактором для этих лиц было сохранение прямого доступа к главе государства.

ТРИ ТИПА, ТРИ РОЛИ

За два десятилетия путинского правления сформировалось три основных типа того, что можно назвать государственным олигархатом.

УПРАВЛЯЮЩИЕ

Это те, кому было доверено управление крупными государственными активами (подробнее см.: «Пять путинских элит на фоне транзита»). Сюда входят не собственники, а менеджеры активов, находящихся под контролем государства. Среди них хорошо известные Игорь Сечин («Роснефть»), Сергей Чемезов («Ростех»), Алексей Миллер («Газпром»), Герман Греф (Сбербанк), Николай Токарев («Транснефть») и другие.

Почти все они в той или иной степени получали от Путина особое задание, «миссию»: Чемезов — спасение ВПК, Миллер — контроль над газовыми ресурсами, особенно важными в геополитическом смысле, Сечин — управление нефтяными активами как главным источником пополнения бюджета и так далее. Такая миссия ставила госуправляющих в привилегированное положение, ограничивая возможности государства контролировать и регулировать их деятельность.

Яркий пример — ускоренное создание госкорпораций во время второго срока Путина. Понятие государственная корпорация, появившееся в российском законодательстве в 1999 году, обозначало некоммерческую организацию, учрежденную Российской Федерацией на основе имущественного взноса и созданную для осуществления социальных, управленческих или иных общественно полезных функций. Иными словами, госкорпорация — это НКО, создание которой предусматривается специальным федеральным законом. Это открывает максимальную свободу творчества в построении госкорпораций.

Привлекательность такой формы также в том, что она позволяет получить от государства имущественный взнос в виде предприятий для осуществления неких «полезных функций», но так, что в итоге собственником передаваемых активов оказывается уже не государство, а сама госкорпорация. В отличие от акционерных обществ, где правление подотчетно собранию акционеров, и от ФГУП (федеральные государственные унитарные предприятия), где управление полностью подчинено напрямую государству, госкорпорация располагает существенной автономией в принятии управленческих решений, а контроль государства реализуется через наблюдательный совет, как правило, выполняющий декоративную роль.

Главой такого совета традиционно становится чиновник, который курирует соответствующую отрасль. Например, у «Ростеха» главой наблюдательного совета логичным образом является министр промышленности и торговли Денис Мантуров — он же считается ставленником «Ростеха» в правительстве. Такое положение позволяет госкорпорации функционировать в наиболее комфортных административных условиях.

Другой яркий пример персонифицированного подхода к управлению по сути государственной собственностью — это  «Роснефть». Из-за особенностей «дела ЮКОСа» и сорвавшихся планов по слиянию «Газпрома» и «Роснефти» компания оказалась в собственности не Росимущества, а компании-прокладки «Роснефтегаз» (на 100% принадлежит Росимуществу).

В результате контроль государства над «Роснефтью» стал опосредованным и даже проблематичным. Но и такой контроль со временем размывался: на протяжении нескольких лет доля «Роснефтегаза» в «Роснефти» снижалась, что дало Сечину основания говорить в 2016 году, что «Роснефть» — это вовсе не госкомпания

Тогда он вступил в, казалось бы, неравный бой с правительством за покупку компании «Башнефть» и выиграл его. В то же время министр экономического развития Алексей Улюкаев, выступавший против этой сделки, был осужден за получение взятки. Против этой сделки были буквально все — и администрация президента, и кабинет министров, и даже сам президент, который говорил, что в приватизации «Башнефти» не должны участвовать госкомпании. Виртуозность Сечина в продвижении идеи о негосударственной природе «Роснефти» помогла преодолеть все препятствия. В 2020 году доля «Роснефтегаза» в «Роснефти» и вовсе опустилась ниже 50% (до 40,4%) из-за продажи активов компании в Венесуэле.

Владимир Путин, объясняя, зачем нужна прокладка в виде «Роснефтегаза», сказал, что это некий резерв, который государство может использовать для решения социально значимых задач, например в сфере образования. Иначе говоря, это своего рода «государев неприкосновенный запас» во временном управлении Сечина.

Однако саму «Роснефть» пока никому не удается спасти от ползучей приватизации и управленческой автономизации. В совете директоров компании теперь лишь два представителя государства — помощник президента Максим Орешкин и вице-премьер Александр Новак. Хотя еще недавно там присутствовал давний оппонент Сечина и нынешний первый вице-премьер Андрей Белоусов. Именно совет директоров назначает главу «Роснефти», где представители государства, собственно, голосуют по правительственной директиве.

Всё это подчеркивает, насколько критичной была зависимость близких соратников Путина, ставших управляющими госкорпораций, от государства, а значит — от кадровой политики президента, политической ситуации в стране и уровня «дружелюбности» чиновников.

Сложившаяся система демонстрирует, насколько высоки ставки для этих людей в борьбе за нужную им конфигурацию политической власти в России. Грубо говоря, пока Путин находится у власти и сохраняет достаточную степень дееспособности — в том числе и для выполнения арбитражной функции, — они могут спать спокойно. Для стабильного положения этой части элиты и корпораций, которые они возглавляют, предельно важна президентская поддержка.

ПОДРЯДЧИКИ

В отличие «управляющих», «подрядчики» — частные бизнесмены; они зарабатывают за счет выполнения самых разных работ по заказу государственных ведомств, госкомпаний или корпораций. Самые известные среди «подрядчиков» — братья Аркадий и Борис Ротенберги, которые за годы правления Путина превратились из бизнесменов средней руки в одних из богатейших людей России.

Считается, что их финансовый успех стоит на двух китах: 1) приватизации активов, находящихся под контролем государства или госкомпаний, с последующей их перепродажей и 2) резком подъеме бизнеса за счет доступа к госзаказам. Эпопеи с такими компаниями, как «Стройгазмонтаж» или издательство «Просвещение» многократно описаны в СМИ и вряд ли нуждаются в подробном пересказе здесь.

При этом статус «подрядчика» подразумевает не только заработок на госзаказах, но и выполнение таких почетных и геополитически рискованных миссий, как строительство Крымского моста, обрекшее братьев Ротенбергов на жизнь под жесткими западными санкциями.

К «подрядчикам», хотя и с оговорками, можно отнести и Геннадия Тимченко, сформировавшего большую часть своего состояния за счет нефтетрейдинга. В 2000-е годы доля только «Роснефти» в нефтяных продажах компании Тимченко составляла 30–40%. В 2014 году Тимченко оказался на третьем месте в рейтинге «Королей госзаказа», а крупнейшими заказчиками у его компаний выступали государственные «Роснефть», «Транснефть», ФГУП «Спецстройтехнологии».

Однако Тимченко, в отличие от Ротенбергов, уже на начало 2000-х годов был состоявшимся бизнесменом. По его словам (в интервью журналу Forbes в 2012-м), в 2000 году он «был 28-м в списке крупнейших финских налогоплательщиков <…> уже был миллионером». При этом Тимченко отрицал наличие у него особых политических связей с руководством страны.

Тем не менее частный бизнес, пытаясь защититься от экспансии тех, кто подавал себя как «друзей Путина», видел в Тимченко партнера, взаимодействие с которым могло повысить уровень политической безопасности своего дела. Так, в 2008 году Леонид Михельсон, ключевой акционер НОВАТЭКа, заключил с принадлежащей Тимченко Volga Group сделку по покупке 13% акций газовой компании, что стало важным элементом стратегии защиты НОВАТЭКа от амбиций «Газпрома», зачищавшего независимых производителей газа.

ОБСЛУЖИВАЮЩИЕ

Третий тип путинских соратников в бизнесе можно условно обозначить как «обслуживающие». Это те, кто за счет особого доверия со стороны президента зашел в сферы, имеющие внутриполитическое или даже внешнеполитическое значение для страны. Два самых ярких примера — братья Ковальчуки во внутренней политике и Евгений Пригожин — во внешней.

В начале 1990-х Юрий Ковальчук, молодой и перспективный физик времен позднего СССР, получил контроль над банком, ранее подконтрольным Ленинградскому областному комитету КПСС, — впоследствии он станет известен под брендом банк «Россия». Опираясь на этот актив, Юрий Ковальчук с 2008 года выстроил медиаимперию — Национальную Медиа Группу, что открыло доступ к формированию информационной политики. Алексей Громов, первый замглавы президентской администрации, курирующий традиционные СМИ, получил влиятельного конкурента с прямым доступом к Путину.

В вопросах внутренней политики Юрию Ковальчуку приписывают участие в создании политической партии «Новые люди». Это единственная за более чем 20 лет путинского правления новосозданная «прогрессивная» политическая сила, которая смогла в сентябре 2021 года преодолеть 5-процентный барьер на выборах в Госдуму.

В сфере кадровых назначений интересы Юрия Ковальчука сосредоточены в Санкт-Петербурге и Ленинградской области: губернаторы обоих этих субъектов федерации считаются его ставленниками. Существует заслуживающая внимания версия, что именно Ковальчук содействовал назначению на пост первого замглавы президентской администрации  Сергея Кириенко — считается, что у них доверительные отношения.

Брат Юрия Ковальчука Михаил руководит Национальным исследовательским центром «Курчатовский институт», что  делает его влиятельной фигурой в сфере научной политики и связях с госкорпорацией «Росатом». Михаил Ковальчук курирует также проекты по генетическим исследованиям и биоинженерии, персонально значимые для Путина: в последнее время президент уделяет много внимания этим темам, считая их фундаментально значимыми не только с научной точки зрения, но и в плане национальной безопасности. Можно говорить и об идеологическом влиянии Михаила Ковальчука. Он известен жесткими антизападными и антилиберальными высказываниями, что сближает его с носителями силовой идеологии.

Евгения Пригожина вряд ли можно сравнить по масштабу влияния с Ковальчуками, но функционально он вписывается в категорию «обслуживающих»: речь идет об оказании Кремлю неких услуг, о проявлении инициативы там, где государству неудобно или рискованно брать на себя определенные задачи. В какой-то степени можно говорить о передаче отдельных государственных задач на политический и геополитический аутсорсинг, что, в свою очередь, формирует симбиоз между чиновниками и лично приближенными к Путину фигурами.

Если братья Ковальчуки, например, берут на себя курирование таких значимых для Путина проектов, как генетика, атом, а также информационная политика, то частные компании, контролируемые Пригожиным, как утверждают СМИ, специализируются на проведении спецопераций за пределами России, где государство не хочет светиться.

Для этой части элиты бизнес привлекателен скорее как инструмент сращивания с действующей властью и обслуживания ее интересов, тесно завязанных на личные приоритеты президента. Именно поэтому для этой части элиты потенциальный ущерб для их бизнеса от западных санкций — вопрос глубоко второстепенный, они явно не считают его препятствием для агрессивной внешней политики России.

ОПАСНЫЙ ДИСБАЛАНС И ВНУТРИЭЛИТНОЕ РАЗМЕЖЕВАНИЕ

УЯЗВИМОСТЬ «ГОСОЛИГАРХОВ» И РАСТУЩИЕ РИСКИ

Анализ трех элитных категорий подводит к выводу о формирующемся в российской системе власти дисбалансе, который усугубляется по мере ее старения. Нынешний масштаб реального влияния «деловых друзей» Путина не соответствует их объективному положению внутри системы. Иными словами, единственным значимым ресурсом этой группы лиц является их прямой доступ к президенту, определяющий их нынешнее положение и возможности.

Эта «деловая» часть окружения Путина опирается исключительно на сохраняющийся статус-кво в системе власти. В то же время «деловые друзья» лишены механизмов легитимации своего положения в условиях постепенного старения политического режима и ослабления арбитражной функции президента, не говоря уже о неизбежном транзите власти. Достаточно посмотреть на список 200 богатейших людей России, чтобы понять: доля «путинских друзей» там настолько мала, что говорить об их финансово-экономическом доминировании в экономике страны не приходится.

Долгосрочные политические риски для деловой части путинского окружения неуклонно растут в результате следующих процессов.

Во-первых, постепенно размывается арбитражная функция Путина, что накладывается на общее отдаление президента от рутины. Из-за пандемии Путин и вовсе оказывается физически изолированным и недоступным для своих соратников. Он предпочитает делегировать решение конфликтных вопросов на уровни ниже, теряет интерес к разруливанию внутренних склок — ко всему тому, что не имеет отношения к набору стратегических или, по его мнению, исторически значимых тем.

Если обратиться к последним событиям, то вот один из ярких примеров. Глава «Роснефти» Игорь Сечин выразил желание получить доступ к экспорту газа через газопровод «Северный поток — 2». Президент спустил вопрос на уровень правительства, которое пока благополучно топит его во внутренних дискуссиях. Однорвеменно у Сечина внезапно просыпается интерес к генетике: с ее помощью, возможно, удастся выстроить новый коммуникационный мост к Путину, когда корпоративные приоритеты «Роснефти» интересуют президента все меньше.

Во-вторых, и это прямое следствие первого процесса, система приходит в движение, технократы политизируются. Путин, выстроив и наладив систему, уходит от ежедневной рутины, ожидая, что система будет работать в полуавтоматическом режиме. Это подразумевает передачу ответственности на уровни ниже.

Но к принятию такой ответственности за вопросы социально-экономического развития страны влиятельные игроки оказались не готовы. Пресловутые путинские друзья и соратники предпочитают оставаться вне сферы формальных обязанностей, из-за чего растет число обезличенных, легко заменяемых технократов внутри официальных органов власти.

Это, в свою очередь, приводит к «депутинизации» системы, когда рутинные механизмы принятия государственных решений начинают работать без оглядки на первое лицо. Далее происходит политизация технократов: свалившаяся на них ответственность обязывает принимать политически значимые решения, что очень хорошо видно по эксклюзивной роли кабинета Михаила Мишустина.

Придя в начале 2020 года на пост премьера как технический назначенец, с тех пор он превращается в центрального игрока государственной машины. Мишустин становится фигурой не только относительно успешной с точки зрения руководства страны, но и комфортной для Путина. Подобная политизация — с одной стороны, следствие сознательного делегирования полномочий самим президентом, но, с другой, она неизбежно увеличивает политический вес тех, кто еще вчера казался легко заменимым технократом.

«Политические технократы» начинают играть ключевые роли, продвигать собственные амбициозные проекты и вести свои игры. Тенденцию обозначили мэр Москвы Сергей Собянин, с его московским, альтернативным федеральному проектом «цифровизации» всего; первый замглавы кремлевской администрации Сергей Кириенко, курирующий беспрецедентную для путинского правления кампанию против КПРФ; первый вице-премьер Андрей Белоусов, с его потрясшими экономическую элиту бизнес-идеями «нахлобучить» горнодобывающий и металлургический бизнес. К этому нужно добавить гиперреактивность парламентариев, творчески подходящих к правке законодательства по итогам конституционной реформы: далеко не всё тут жестко регулируется сверху.

Обесцененная за последние годы система государственной власти, где центры влияния оказались выведенны за пределы формальных структур, начинает постепенно жить своей жизнью. Конечно, на сегодня все это пока не представляет для системы власти никакой опасности и функционирует в рамках дозволенного. Но такие зачатки активности, наработка опыта и доступ к официальным рычагам управления ведут к тому, что армия исполнителей и служителей начнет постепенно проявлять себя избыточным рвением и экспансией там, куда политические небожители влезать побрезговали.

В-третьих, и это наиболее ощущаемый сегодня фактор риска, силовики стремительно наращивают политическое влиянияе и расширяют свое место в системе власти. Сегодня быстро увеличивается разрыв между силовой частью президентского окружения, которая ближе, понятнее Путину, и условной «деловой частью» (тремя категориями, описанными выше: «управляющие», «подрядчики» и «обслуживающие»).

Последняя настороженно наблюдает, как государство ускользает из-под непосредственного путинского влияния, с его канувшим в Лету ручным управлением, и переходит в руки следователей, чекистов, сотрудников Роскомнадзора и офицеров центра «Э».

Режим Путина изначально выстраивался с опорой на силовые органы, и это всегда было внутриэлитной проблемой. Вспомним начало 2000-х, когда эксперты много обсуждали противостояние «питерских либералов» и «питерских чекистов». Однако тогда «питерские чекисты» были сугубо инструментальны, идеологически маргинальны и значительно уступали в инициативе множеству других групп влияния. Сегодня сложилась ситуация, когда силовая часть элиты начинает доминировать и диктовать правила жизни всему гражданскому сектору.

Такое положение затрагивает и те сферы, где живет и работает «деловое» окружение Путина. Это касается научной и образовательной областей (например, регулирование контактов с иностранцами), информационных технологий (регулирование закупок отечественного программного обеспечения), импортозамещения, но также и функционирования интернета и контроля над информационным контентом.

Один из характерных примеров — неудачная попытка Геннадия Тимченко поручиться в суде за Магомеда Магомедова (разгромленная силовиками группа «Сумма»). Суд не только заставил его ждать почти четыре часа, но и отверг затем просьбу смягчить Магомедову меру пресечения. Ситуация предельно четко показывает, кто в доме хозяин.

Таким образом происходит размежевание приоритетов между теми, кто, как силовики, ассоциирует себя с государством и зациклен на вопросах «национальной безопасности», и теми, кто предпочитает создавать себе комфортную среду для развития и экспансии, что подразумевает больше внешней открытости и внутренней свободы маневра.

Сегодня, когда страна во многом живет в логике «осажденной крепости», пространство для свободного развития резко сужается, а силовое влияние проникает в такие сферы, как наука, образование, технологии, информатизация и цифровизация, программное обеспечение и оборудование, не говоря уже о любых внешних контактах.

На этом фоне влиянию духа времени подвергается и сам Путин. Его «антилиберализм» (вспомним знаменитые слова об устаревшем либерализме в интервью The Financial Times) эволюционирует в нечто более глубокое и масштабное. Теперь Путин уже резко высказывается и о капитализме. На последнем валдайском форуме в ноябре 2021 года он заявил, что современная модель капитализма исчерпала себя как экономическая система, и привел в пример Китай в качестве страны с рыночными институтами, работающими иначе.

Постепенно образуется сущностное расхождение в приоритетах государства и бизнеса, причем первое быстро наращивает свое присутствие в экономической жизни страны, ставя политические или национальные интересы безусловно выше интересов капитала. При этом крупный бизнес, включая и государственный, оказывается в подчиненном положении относительно политической конъюнктуры и потребностей власти.

Силовики, резко расширившие свое участие в процессах принятия гражданских решений, могут иметь совершенно иные, чем путинские госолигархи, взгляды на будущее страны, принципы и приоритеты распределения благ, оценку угроз. И даже тот факт, что многие из соратников Путина, как, например, Михаил Ковальчук, являются твердыми консерваторами и антизападниками, не играет решающей роли: расхождение тут носит не идеологический, а политический характер. Главный вопрос — кто здесь власть, кто определяет приоритеты и в итоге разрешает противоречие между требованиями национальной безопасности и свободным развитием.

Иными словами, расширение и усиление класса охранителей и консерваторов само по себе постепенно ставится проблемой для путинских госолигархов. На первых этапах становления путинского режима рост влияния силовиков даже помогал — в том числе для вытеснения системных либералов на обочину. Сейчас же ура-патриотизм представителей данной группы, их стремление защититься от внешнего влияния и взять все под контроль оборачиваются против госолигархов, особенно учитывая связку охранителей и силовиков.

Все это накладывается на интересный процесс на вершине власти. Путин считает, что он делегирует полномочия и переводит систему в полуавтоматический режим (в отличие от пресловутого «ручного управления» прошлых лет), оставляя себе только стратегическое планирование. Но система в отсутствие здоровых политических институтов начинает расползаться и даже сыпаться (это было видно, например, по колебаниям власти в вопросе введения обязательных федеральных QR-кодов). Субъективность контроля при такой разбалансировке усугубляется поколенческим фактором: дружбу с Путиным не передашь по наследству, равно как и статус соратника президента.

Для «деловой части» путинского окружения все острее встает проблема легитимации ресурсов влияния и статусов, преобразование их в самодостаточные формы, передаваемые от поколения к поколению и менее зависимые от политической погоды или особого расположения правящего автократа. Эта часть путинского окружения прекрасно понимает: куда ни пристрой своих детей при нынешней власти, какие бы теплые и доверительные отношения ни были у их отцов с Путиным, никакие преемники не дадут гарантий молодым наследникам.

К тому же сегодня постепенно формируется своего рода «культ государства», подразумевающий абсолютный примат интересов власти над частными или корпоративными приоритетами. Это делает путинских госолигархов еще более зависимыми — особенно от тех, кто отвечает за национальную безопасность.

ЗАФИКСИРОВАТЬ ПРИБЫЛЬ, ИЛИ ТРИ СТРАТЕГИИ ВЫХОДА

Все названные угрозы — увядание арбитражной функции Путина, политизация технократов и экспансия силовиков — ставят путинских госолигархов в уязвимое положение уже в среднесрочной перспективе и заставляют искать стратегии адаптации. По сути, задача заключается в том, чтобы конвертировать ресурс личного доступа к Путину в активы, менее зависимые от него лично, которые позволят получить больше гарантий политического выживания. Гипотетически тут возможны три взаимодополняющих механизма.

Первый механизм — конвертация личного ресурса в административный. Это означает более активное влияние на кадровую политику, в том числе в силовой среде. На протяжении многих лет там доминировали особенно приближенные путинские соратники: Николай Патрушев (секретарь Совета Безопасности РФ, до этого директор ФСБ), Александр Бортников (действующий директор ФСБ), Сергей Нарышкин (директор СВР, до этого председатель Государственной Думы), Александр Бастрыкин (глава Следственного комитета).

Однако время не на их стороне, и постепенно им на смену будет приходить более молодое поколение, персонально менее замкнутое на Путина, а значит, более подверженное влиянию различных групп интересов. Например, Сергей Королев, повышенный недавно до должности первого заместителя главы ФСБ; он, как считается, хорошо знаком и с Ротенбергами, и с Ковальчуками.

Вообще технократизация кадровой политики в силовой среде несет и возможности, и риски. С одной стороны,  госолигархи получают больше возможностей для продвижения своих ставленников, могут влиять на политический курс и господствующую идеологию, глубже проникать в систему принятия государственных решений. С другой стороны, стремление реализовать эти возможности резко усиливает конкуренцию с другими группами влияния. Выраженная склонность Путина делегировать полномочия и доверять профессионалам ведет к тому, что ресурс личного доступа к президенту будет постепенно девальвироваться, а значит, придется искать альтернативные пути влияния на принятие решений в обход «дефицитного» Путина.

Второй механизм — это конвертация положения в финансово-экономические активы. На сегодня такой путь стал одной из самых успешных и перспективных, хотя и небезопасных стратегий фиксации политической прибыли. Именно по нему пошли братья Ротенберги: купили задешево, продали задорого упомянутые выше издательство «Просвещение» (было 2 млрд — стало 108 млрд) или «Стройгазмонтаж» (было 8 млрд — стало 76 млрд).

Такой механизм позволяет легитимизировать значительные финансовые ресурсы, которые потом могут быть вложены в менее политически уязвимые активы. Примерно так действует и Игорь Сечин, сумевший существенно снизить долю государства в «Роснефти». В данном случае стоит обратить внимание на то, что для Сечина особенно значима возможность привлекать в компанию иностранных инвесторов и эффективно взаимодействовать с ними.

Третий механизм — конвертация в политический ресурс. До недавнего времени инвестиции в партии были преимущественно связаны с банальным лоббированием корпоративных интересов: среди российских парламентариев, включая системную оппозицию, легко найти выдвиженцев от энергетики, металлургического сектора, фармацевтики, АПК и так далее. Однако начиная с 2020 года появляется нечто новое — невиданный ранее феномен «приватизации» существующих партий или формирования новых партий для политических, а не корпоративных целей.

Например, Евгений Пригожин нарастил влияние на региональные отделения партии «Родина» в Республике Коми и Санкт-Петербурге. Плодом этой новой активности стала и партия «Новые люди», набравшая на выборах в Государственную Думу в сентябре 2021 года достаточно голосов для формирования собственной небольшой фракции.

В СМИ было много версий того, зачем Кремлю понадобились игры в новые политические проекты. Тут и желание подстраховаться на случай эрозии поддержки «Единой России», и стремление кураторов внутренней политики расширить собственное поле для маневра — в условиях, когда партия власти находится под влиянием неподотчетных им игроков (в частности, Вячеслав Володин, Андрей Турчак, Дмитрий Медведев). Но мало кто понимает, зачем эта партия нужна Юрию Ковальчуку (о причастности бизнесмена к созданию проекта подробно писала «Медуза»).

Источник, близкий к «Новым людям», рассказал, что эта история имеет более широкий контекст, чем просто электоральные интересы. Она отражает появление нового тренда: растет обеспокоенность таких фигур, как Юрий Ковальчук или Сергей Чемезов, экспансией силовиков. Эта часть элиты не хочет превращения России в условную Белоруссию и заинтересована в сдерживании усилившихся в последнее время репрессивных тенденций.

Идеальным сценарием, отмечает источник, для них было бы возвращение России в условный 2007 год, когда уже была произнесена Мюнхенская речь Путина, тенденция к конфронтации с Западом уже обозначилась, но все это еще не стесняло возможностей для внутреннего развития. В таком контексте появление «Новых людей» стало попыткой игры против силового зажима.

Разумеется, это не означает, что такие деятели, как Ковальчук или Чемезов, вдруг сделались либералами. Они остаются консерваторами и антизападниками, однако радикализация силового тренда становится для них проблемой. В той или иной степени вся российская процветающая элита заинтересована, чтобы нынешний политический режим существовал как можно дольше и воспроизводился — при сохранении и приумножении возможностей самих элитариев.

Но силовая и «деловая» части путинского окружения по-разному видят пути обеспечения этой «стабильности». Если первые делают ставку на жесткий контроль над гражданскими сферами жизнедеятельности, то вторые считают такой путь не способом выживания, а новым, дополнительным риском, ведущим к будущей дестабилизации.

Сегодня внутри российской властной элиты созрел острый, но пока еще латентный конфликт, от исхода которого зависит судьба влиятельной части путинского окружения. Обозначились резкие расхождения по вопросу о том, куда двигаться дальше. Кто возьмет верх — политически мощные и влиятельные в экономике госолигархи или связка силовиков и технократов, зацикленных на безопасности и контроле?

Число опций для дальнейшего развития режима сужается. Фактически выбор стоит между движением в сторону централизованной госкорпорации, где есть пространство для развития, и силовой экспансией тотального контроля. Результат будет во многом зависеть от способности госолигархов притормозить силовой тренд.

Учитывая доминирование антилиберального дискурса внутри страны, можно не сомневаться, что основное противостояние пойдет по линии борьбы за государство, а не за капиталы, что делает общую консервативную линию практически безальтернативной. Выбор сценариев развития сужается до не самого привлекательного варианта — наращивания государства во всех сферах частной и деловой активности. А кажущаяся сегодня неизбежной длительная и все более острая конфронтация с Западом будет загонять российские элиты все дальше под крышу политически созревающих силовиков.

Татьяна Становая

Center Carnegie