ПРИНСТОН. Известный тезис историка Сэмюэля Хантингтона о том, что мир после Холодной войны будет определяться “столкновением цивилизаций”, оказался совершенно неверным. Вместо этого мы имеем столкновение культур внутри цивилизаций, которое в итоге делает невозможной саму цивилизацию – или, по крайней мере, делает ее недееспособной. От COVID-19 до геополитики – каждый вопрос теперь является предметом культурной войны. Завеса приличия была сорвана.

Хотя споры о культурных ценностях ведутся повсеместно, каждый полагает, что его или ее собственное локальное или национальное столкновение в чем-то уникально, как будто постимперское похмелье Великобритании и Франции не поддается сравнению или отличается от собственного имперского фиаско Америки. Неужели американские дебаты о наследии рабства и расового угнетения действительно идиосинкразия? Является ли борьба за преодоление (или подтверждение) национальной идентичности действительно европейским феноменом? По сути, термины, которые определяют эти дебаты, быстро теряют всякий смысл.

В 1907 году предположение американского философа Уильяма Джеймса о том, что обоснованность идеи можно оценить по “конкретному различию… истинность идеи имеет значение в реальной жизни любого человека”, вызвало всеобщее возмущение. Ссылаясь провокационно на “денежную ценность истины с точки зрения опыта”, он утверждал, что идеи не имеют врожденного качества; скорее, они должны демонстрировать свою ценность, получив широкое признание благодаря общему обращению на рынке. Сразу же после разрушительного финансового кризиса 1907 года, философ Джон Гриер Хиббен, подверг резкой критике прагматический аргумент Джеймса, предупредив, что его принятие “определенно вызовет панику в мире нашего мышления так же, как и аналогичный спрос в мире финансов”.

Этот вековой аргумент актуален и сегодня, когда чувство паники стало нормой. Финансовый кризис 2007–2008 годов повлек за собой рост популизма, а затем разразилась пандемия COVID-19. Каждое развитие усугубляло более масштабный кризис языка и значения. Если финансовая паника разрушает ценность, то языковой кризис разрушает ценности.

Когда люди используют термины, значения которых они не понимают, они в буквальном смысле не знают, о чем говорят. Эта практика стала слишком распространенной. Многие слова, которые мы используем сегодня, являются продуктом предыдущих потрясений. Капитализм и социализм были приняты в начале девятнадцатого века, чтобы примириться с Промышленной революцией. Глобализм, геополитика и многосторонность получили распространение в начале двадцатого века для объяснения имперской политики великих держав и Первой мировой войны. Подобно вирусам, эти термины видоизменялись с момента своего появления.

Например, капитализм и социализм первоначально описывали постоянно развивающиеся способы понимания того, как мир был – или должен быть – устроен. Но теперь они стали просто пугающими словами. Одна сторона в культурной войне определяется тем, кто больше боится социализма или капитализма (или итераций, таких как “гиперкапитализм” или “пробужденный капитализм”).

Капитализм с самого начала был признан как явление, пересекающее границы и становящееся глобальной реальностью. Социализм также был интернациональным, но его реализация зависела от характера государственной системы, которая, в свою очередь, воплощала веру в то, что национальное государство было нормальной (а некоторые будут утверждать неизбежной) политической структурой. Таким образом, национальная политика и международные явления капитализма и социализма жили в постоянной напряженности друг с другом.

Капитализм начинался как описание системы, которая не только способствовала обмену, но и превращала в товар больше сфер жизни, тем самым разрушая традиционные нормы и институты. По мере того, как все больше вещей становилось предметом обмена, капитализм как идея становился все более распространенным, проникая во все аспекты индивидуального поведения. В конце концов, рыночные принципы стали применяться к свиданиям, выбору супругов, спортивному менеджменту, культурной продукции и так далее. Все выглядело так, как будто это имеет финансовый эквивалент.

В дополнение к своей современной бессмысленности капитализм полон парадоксов. Система опирается на децентрализованное принятие решений, однако, по мере того как капитал становится более сконцентрированным, решения все чаще принимаются всего несколькими центральными узлами. Это открывает путь к планированию, поскольку Facebook и Google заменяют старые социалистические государственные органы в формировании нашего поведения и экономических действий. В действительности, ни один из этих механизмов не контролируется ни индивидуальным выбором, ни представительными институтами.

До пандемии COVID-19 условия каждой политической дискуссии определялись четырьмя бинарными вариантами: глобализация против национального государства; капитализм против социализма; технократия против популизма; и многосторонность против геополитики. В настоящее время эти дебаты устарели. В каждом случае очевидна потребность в различных вариантах.

В некоторой степени помогает добавление префикса “пост-“. Постглобализация более уместна, чем деглобализация, а посткапитализм может быть хорошим способом найти решение проблемы чрезмерной концентрации капитала. Постсоциализм может предложить способ выйти за пределы национального государства, которые были присущи традиционному социализму. Постпопулизм может расширить права и возможности людей, не полагаясь на деструктивное и сюрреалистическое представление о “реальных людях” (как будто некоторые люди нереальны). В каждом случае “пост-“ общество требует нового набора терминов.

Сегодняшняя неуверенность в определении стала препятствием для продуктивных дебатов, не говоря уже об элементарной логике. Нам нужна интеллектуальная очистка. Гуру минимализма Мари Кондо рекомендует отказаться от всего, что больше не “вызывает радость”. Ее подход побудил семьи отсеять и выбросить мусор, оставленный предыдущими поколениями.

Это неплохая идея по улучшению нашей интеллектуальной гигиены. Вместо уборки на чердаке будут дебаты по выявлению несуществующих концепций. Цель состоит в том, чтобы освободить место для новых идей – преобразование реальности. Культурные войны питаются старыми, пустыми панацеями от всех бед. Чтобы остановить бесполезную борьбу, нам необходимо избавиться от всего, что не стимулирует творческий потенциал.

Автор: Гарольд Джеймс – профессор истории и международных отношений Принстонского университета. Специалист по экономической истории Германии и глобализации.

Источник: Project Syndicate, США